Уязвленная, но не желающая это демонстрировать, Элизабет тихо согласилась. Взгляд ее голубых глаз скользил вдоль проезжей части самой длинной улицы Нью-Йорка, пролегающей по тропе, ведущей с севера на юг, по которой веками передвигались коренные жители Америки — индейцы.

— Раз так, расстанемся здесь и сейчас, — объявила она. — Делай как знаешь, Анри. Но Леа удивится, узнав про наш разрыв. На будущей неделе я к ней съезжу. До свидания!

Он внимательно смотрел на нее, сначала с некоторой холодностью, близкой к презрению, потом — с грустной улыбкой человека, смирившегося с неизбежным.

— Нет, тебя невозможно ни ненавидеть, ни проклинать, — признался он. — Благодаря тебе, Лисбет, я пережил смерть жены, и детям моим ты сделала много хорошего. Будь счастлива!

— Спасибо, Анри! Спасибо. Ты тоже. Я желаю тебе всего самого наилучшего!

Она поцеловала его в щеку — едва-едва коснулась губами. Он ушел, не оглядываясь, — полотняная бежевая куртка на плече, трепещущая на ветру хлопчатобумажная рубашка, которую он не потрудился застегнуть.

Элизабет смотрела ему вслед, пока Анри не затерялся в толпе, а людей на тротуарах было множество.

Да, она сочувствовала ему, даже жалела, и все же испытала невыразимое облегчение. Свобода!

«Я постараюсь сохранить дружбу с Агатой и Луизоном, — думала она. — Они, конечно, рассердятся, но сердца у них добрые. Они простят!»

Немного утешившись, Элизабет стала переходить через дорогу. Делать это нужно было осторожно: в обе стороны мчались конные экипажи, с регулярными интервалами — двухэтажные омнибусы, да и велосипедистов становилось все больше.

— Уф, получилось! — сказала она себе, как только благополучно ступила на тротуар на противоположной стороне.

Солнце уже садилось за причудливых очертаний крыши домов. Кварталы кирпичных зданий высотой в пять-десять этажей разделялись прямыми улицами, и в прогалинах между домами открывалось небо, расцвеченное оттенками меди, поразительно яркими.

Элизабет остановилась, чтобы полюбоваться этой великолепной картиной. Запрокинув голову, она смотрела на блекло-голубой, с тонами лаванды, небосвод, усеянный розовато-оранжевыми облаками.

«Сколько в этом мире красоты! — расчувствовавшись, подумала она. — Если б только Жюстен был сейчас со мной и тоже это увидел! Господи, даже если ты порицаешь нашу любовь, даже если мы тяжко согрешили, защити нас! Даруй прощение! Ведь мы любим друг друга!»

После этой краткой молитвы она поднесла к губам крестильный медальон матери, с которым не расставалась. Желание это сделать пришло спонтанно. Обычно Элизабет попросту прикасалась к медальону через одежду.