Я знал, что она так говорит, когда готова заплакать, а именно это сейчас и произойдет.
– Ну, Об…
– Ну, Об…
Я снова попытался открыть глаза. И снова не смог. Я услышал, как она быстро затопала по покрытому ковролином коридору. Наверное, побежала к себе в комнату, где будет ненавидеть меня вечно. Я пытался обнадежить себя. Все нормально. Завтра я отведу ее в кафе – нет, к черту, сегодня же днем – и все исправлю. Мы покатаемся на катке, потом сходим в «Блинный домик», и я закажу ей столько вафель, что у нее все артерии в теле забьются бляшками.
Я снова попытался открыть глаза. И снова не смог. Я услышал, как она быстро затопала по покрытому ковролином коридору. Наверное, побежала к себе в комнату, где будет ненавидеть меня вечно. Я пытался обнадежить себя. Все нормально. Завтра я отведу ее в кафе – нет, к черту, сегодня же днем – и все исправлю. Мы покатаемся на катке, потом сходим в «Блинный домик», и я закажу ей столько вафель, что у нее все артерии в теле забьются бляшками.
– Родной? – простонала лежащая рядом Уитли и закинула руку мне на грудь. – Это Обри заходила? Все нормально?
– Родной? – простонала лежащая рядом Уитли и закинула руку мне на грудь. – Это Обри заходила? Все нормально?
– Все нормально. Спи давай.
– Все нормально. Спи давай.
И мы уснули.
И мы уснули.
Насколько я помню, прошло часа два, когда я проснулся, но на самом деле всего лишь сорок минут. Я почуял запах горелого. Горела еда.
Насколько я помню, прошло часа два, когда я проснулся, но на самом деле всего лишь сорок минут. Я почуял запах горелого. Горела еда.
Или пластмасса?
Или пластмасса?
Горела ткань.
Горела ткань.
Или пахло горелой плотью, как у мясников.