– Мой отец прекрасно обращался с растениями, – рассказывал ему Рубен. – У него был настоящий талант. Он просто говорил растениям несколько добрых слов, и они росли как на дрожжах. Он хотел стать фермером, как и мой дед, но засуха все погубила. – Рубен передернул плечами и воткнул лопату в твердую почву.

– Он бы нами гордился, – поддакнул ему Ишмаэль.

Парни, которые сегодня отвечали за охрану, забрались на поросший плющом пригорок в углу двора, но вскоре, побросав оружие у стены, присоединились к игре. Бегуны для разнообразия тоже решили побегать по полю с мячом. Музыка все еще звучала у них в головах, и, хотя они не могли напеть ее мелодию, гоняли мяч в ее ритме. Беатрис перехватила мяч у Тибо и удачным пасом послала его Хесусу. Тот метким ударом пустил его прямо между двух стульев, изображающих ворота. Командиры скандировали: «Гол! Гол!» В последние месяцы листва на деревьях пышно разрослась, но, несмотря на густую тень, света кругом было достаточно. Время близилось к обеду. Като покинул свое место у рояля и, выйдя на свежий воздух, устроился на траве возле Гэна. Слышались удары мяча и выкрики: «Хильберто! Франсиско! Пако!»

Вдруг Роксана пронзительно вскрикнула. Она внезапно увидела в комнате незнакомого мужчину. Ее напугала не его военная форма и не оружие у него в руках – к этому она привыкла, – а его походка и стремительность его движений. Он шел так, словно его не могла остановить ни одна стена на свете. С какими бы намерениями он ни явился, было ясно, что он их исполнит: ему было плевать на ее слова и пение. Сесар вскочил на ноги, но был застрелен прежде, чем успел за чем-нибудь спрятаться. Он упал ничком, не заслонившись руками, не вскрикнув. Роксана рухнула на колени возле рояля и громко закричала. Она подползла к Сесару, в котором открыла величайший талант, и закрыла его своим телом, как будто с ним могло случиться что-нибудь еще. Она чувствовала, как его теплая кровь пропитывает ее рубашку, струится по ее коже. Она приподняла руками его голову и начала целовать.

После первого выстрела незнакомец, казалось, разделился: сначала на две, потом на четыре, восемь, шестнадцать, тридцать две, шестьдесят четыре части. С каждым хлопком мужчин становилось все больше, они заполнили собой весь дом, прыгали в окна, врывались в сад. Никто не понял, откуда они взялись: они вдруг возникли буквально повсюду. Они открывали ногами двери, проникали в каждый уголок. Они высыпали на футбольное поле, не дав мячу докатиться до следующего игрока. Звуки выстрелов слились в непрерывную канонаду, и уже невозможно было сказать, пытался ли кто-нибудь из террористов открыть ответную стрельбу. Все произошло в одну секунду, и за эту секунду весь забытый мир снова вступил в свои права. Мужчины что-то кричали, но от нарастающего шума, от оглушительной стрельбы, от стука в ушах крови, переполненной адреналином, даже Гэн не понимал ни слова. Он видел, как командир Бенхамин обернулся и посмотрел на стену, как бы прикидывая ее высоту, а затем упал, сраженный выстрелом. Пуля попала ему в ту часть головы, где был лишай. Этот выстрел оборвал не только его жизнь, но и жизнь его сидящего в тюрьме брата Луиса, которого расстреляли за участие в заговоре. Командир Альфредо тоже упал. Умберто, Игнасио, Гвадалупе лежали мертвые. Лотар Фалькен поднял руки вверх, за ним – отец Аргуэдас. Бернардо, Серхио и Беатрис тоже стояли с поднятыми вверх руками. «Приехали!» – сказал Лотар по-немецки, но переводчика рядом не оказалось. Немецкий язык теперь явно был ни к чему. Командир Эктор тоже начал поднимать руки вверх, но не успел донести их даже до подбородка.