Она лежит, сжав длинные ноги. Светлые волосы спадают на голую грудь. Взглядом мечется с него на меня, и не мычит даже, молчит.

И в какую-то секунду я верю, что мне хватит выдержки наручники с нее снять, выгнать брата и выйти самому, ведь если мы останемся - потом хрен все это распутаешь, одной ночи будет до трясучки мало, встрянем все вместе.

Я чую, я уже как наркоман, только о ней и думаю.

Надо отпустить.

Но тут она поднимает ногу. Сгибает ее в колене. Пяткой пинает меня.

И мы оба пялимся на поджатые пальчики, на узкие разведенные бедра, на впалый живот и впадинку пупка…

Это песочные часы, талию одной рукой обхватить можно, сжать до одури, и держать, чтобы не вздумала съеб*ться от меня никуда.

Наверное.

Это помутнение.

Потому, что я наклоняюсь, запускаю пальцы в мягкие волнистые волосы, отбрасываю их с высокой груди и другой рукой сдавливаю торчащий розовый сосок.

Твердый, как бусинка.

Она дергает запястьями, и звякает цепочка наручников.

- Ш-ш, - смотрю в глаза, огромные, голубые, зрачок расширен почти на всю радужку. - Алиса. Поранишься.

- Она сама разрешила? Пристегнуть, - хрипло говорит Николас. Не отрывая от нее взгляда везет молнию на рюкзаке.

Достает камеру.

- Тебя это волнует? - ладонью спускаюсь с груди на живот, ощущаю, как она подрагивает, веду ниже, касаюсь гладкого, аккуратного лобка.

Шлепаю по нему пальцами.

У нее во рту трусики, сквозь них звучит слабый стон. Она изгибается.

Смотрю на нее. Она смотрит на моего брата. Наблюдает, как он нервным движением вешает на шею ремешок и включает камеру.

- Тебя когда-нибудь записывали на видео, Алиса? - Ник приближается, взглядом ее ест.