Пушистые ресницы дрожат. И все ее тело мелко потрясывает, до нее дошло, наконец, что происходит, и куда она попала.

В этом доме нет хороших людей.

Так вышло.

Наклоняюсь к ее лицу.

- Будем снимать? - шепчу.

Она мотает головой. Сжимает ноги, и невольно мои пальцы в промежности тоже.

Там все еще влажно.

Она дергает руками, и стальные браслеты врезаются в тонкие запястья.

Я так не привык. Заставлять. И мне не хватает ее голоса.

- Давай только не кричать, - подцепляю край трусиков, и тяну кружево из ее рта.

Она фыркает, отплевывается, сверкает глазами на меня, и тихо, срываясь, в бессилии меня материт.

- У вас не семья, а чертова секта, ты в аду будешь жариться, и все твои братья, я никогда, ни за что, вам руки бы не протянула, у тебя ни сердца, ни совести, ты умирать будешь, а я станцую!

Она дергает запястьем.

И показывает мне средний палец.

Смотрю на него секунду.

Подаюсь вперед и рывком переворачиваю ее на живот. Наручники, брякая, срываются по рейке вниз, я шлепаю голую задницу и в ушах звон, на белой коже остается отпечаток моей ладони, я шлепаю снова, Алиса орет в подушку.

- Давай, покажи еще раз, - рычу и наклоняюсь, впиваюсь губами в круглую ягодицу, кусаю и втягиваю нежную кожу, от нее пахнет кокосом и маслом.

Мне рвет крышу.

Удар за ударом, шлепки до красноты, выпороть до визга, и сразу ртом, до стонов зализывать, губами к пояснице с двумя метками-ямочками, по спине вдоль выпирающих позвонков мокрую дорожку языком.

Я целую, и она извивается, невнятно и сдавленно просит о чем-то, я шлепаю, и она взвизгивает, охает в подушку, и подставляет мне попу.