Когда мы прощаемся, еще раз осматриваю свои приготовления, и все-таки добавляю еще салат и делаю седвичи, чтобы потом просто разогреть их в бутерброднице. Когда заканчиваю, а впереди еще примерно полчаса, хожу по дому, стараясь понять, все ли безопасно для ребенка. Хотя, Меркурий наверняка все предусмотрел - двери на второй, не жилой этаж, накрепко закрыты, в одной из комнат все обустроено для ребенка и даже кровать с бортиками. До момента, пока не решится вопрос с Олегом, мы должны будем прятаться здесь.

Дежавю какое-то. Только теперь с нами будет еще и ребенок, и я стараюсь гнать от себя мысли о том, что подвергаю его жизнь опасности. Потому что это мой сын. Я два года оплакивала его каждый день и каждую ночь, не представляю, как существовала те пару дней до встречи с Меркурием, когда уже знала, что мой сын - жив.

Но вопрос «как будет потом?» все равно меня грызет, как бы сильно я не пыталась от него спрятаться. Потому что Олег все равно не оставит нас в покое. Только если сядет очень-очень надолго. Или только если мы, как когда-то раньше, всей семьей исчезнем с радаров, но после всего случившегося этот вариант уже не кажется мне таким безопасным.

Хотя, есть еще один вариант.

Я останавливаюсь посреди гостиной и делаю погромче звук телевизора, потому что это единственный способ заглушить мерзкую мысль. Спасительную, но мерзкую.

К счастью, как раз в этот момент на улице раздается звук мотора и я бросаюсь к окну.

Меркурий выходит первым, обходит машину и, немного повозившись внутри салона, достает нашего сына.

Я закрываю рот рукой, но из меня все равно раздается странный звук, как будто я выдохнула все чувства, которые так долго в себе копила. Он такой… маленький. На фотографиях выглядел настоящим богатырем, а сейчас похож на сказочного гнома и в такой же шапке с длинной кисточкой в разноцветных полосках. Хотя, на тех фото он был на руках у жены Максима, а она, конечно, намного меньше его.

Я набрасываю на себя плед и выбегаю на порог как раз в тот момент, когда Меркурий открывает дверь и спускает мальчика на пол.

Останавливаюсь как вкопанная, когда его большие любопытные зеленые глаза смотрят на меня словно два огромных светлячка.

Нужно что-то сказать. Привет? Или это слишком грубо? Или слишком холодно?

— Пливт, - первым здоровается сын и уверенно топает ко мне маленькими неуклюжими ножками в кроссовках со светящейся подошвой. Деловито протягивает ладошку.

Я присаживаюсь на корточки, чувствуя, как под гнетом всех этих лет горя, вдруг ломается мой позвоночник. Ломается, чтобы из-под старого поцарапанного костяка проклюнулась беспомощная обнаженная плоть.