Понимаю, что переиграла саму себя, когда он обхватывает меня за талию, врезаясь пальцами в нежную кожу, и буквально выбивает из меня первый громкий стон. За ним – еще один. И я сбиваюсь со счета.

С Тимуром я разлетаюсь на микрочастицы, с трудом собираюсь, чтобы рассыпаться вновь. А он не останавливается. Доводит меня до сумасшествия.

Между нам нет барьеров. Нет сомнений. Мы как единое целое. Даже дышим в унисон. Вот только сквозь собственные крики я не могу повторить, как сильно люблю его. Надеюсь, Тимур и так это понял.

* * *

На следующее утро

Просыпаюсь от приглушенного звонка в дверь. Сонно провожу рукой по пустой подушке, приподнимаюсь на локте. Тело ломит. Добавляет дискомфорта неудобная кровать. Потянувшись, окидываю взглядом полупустую спальню. Она выглядит уныло и серо. Но все равно я не хочу уезжать отсюда. Из нашего с Тимуром семейного гнездышка. Только здесь я чувствую себя свободно. По-настоящему дома.

– Добр-лое утр-ло, мама, – запрыгивает на жесткий матрас Владик. Обнимает меня, укладываясь на грудь.

– Где папа? – спрашиваю, чмокнув его в макушку. – Вы позавтракали?

С Тимуром я совершенно обленилась. Даже когда между нами были натянутые отношения, он заботился о Владике, помогал мне в домашних делах. Игнорировал любые протесты. Я так привыкла заниматься всем сама, что поначалу отвергала его инициативу. А потом осознала, что Тимура это оскорбляет. Он хочет чувствовать себя частью нашей с Владиком маленькой семьи. А я совсем не против.

Ведь он наш папочка. Единственный и горячо любимый.

– Да, поели! – кивает ураганчик. – Потом я убежал.

– Почему, зайчик? – недоуменно свожу брови.

– К папе пр-лиехал чужой дядя, – выдает всю информацию, которую знает. – Стр-лашный, – разводит руками.

– Воскресенский, что ли? – вспоминаю, что говорил мне вчера Вулканов. Кажется, ему удалось созвониться с другом. И у того есть важные новости.

Тайком выглядываю из комнаты, вижу часть гостиной, где сидят двое мужчин. Слышу, как Тимур обращается к собеседнику по имени. Называет Костей.

И у меня останавливается сердце. Потому что я боюсь того, что мог принести Воскресенский. Оставляю их с Тимуром наедине, а сама не нахожу себе места.

Становится еще хуже, когда на телефон приходит входящее сообщение. Дрожащими руками открываю почту. Заношу палец над письмом из лаборатории.

– Боже, – едва не плачу.