Двери лифта открылись, и я заглянула в его гостеприимное убежище. Однако, тяжко вздохнув, я последовала за Нолой. На третьем этаже было меньше людей и тише вдали от оживленного вестибюля и лекционных залов первого этажа. Наши шаги по голому деревянному полу, казалось, вторгались в царившую здесь тишину, но не настолько, чтобы полностью заглушить шепот голосов, который по мере нашего приближения к девятой галерее становился все громче.

– Похоже, это то, что нам нужно, – сказала Нола и, подняв глаза, прочитала жирные черные буквы на стене: – «Живые мертвецы. Чарльстонцы в Викторианскую эпоху с 1837 по 1901 год».

В зале была только пожилая пара, рассматривавшая второй ряд витрин на деревянных пьедесталах, которые тянулись вдоль четырех стен галереи.

Я это уже поняла и без Нолы. Гул бессвязных голосов становился все громче, словно волна, что, нарастая, выплескивалась из стеклянных витрин.

Нола направилась к первой.

– Это так круто.

Стиснув зубы и напевая песню «Фернандо», я медленно подошла к ней. Пара обернулась на меня, а затем вновь переключила внимание на витрину перед ними. Я колебалась, стоя позади Нолы и глядя ей через плечо.

– В этой никаких фото, – сказала она, делая шаг в сторону, чтобы мне встать рядом с ней. – Не во всех витринах будут посмертные фотографии. Я думаю, цель выставки состоит в том, чтобы, демонстрируя личные вещи, просто показать, как люди жили в Чарльстоне в Викторианскую эпоху. Как наши айфоны и кроксы будут выставлены через сто лет, чтобы показать, как мы жили. Или, в твоем случае, электронные таблицы.

Искоса взглянув на нее, я перевела взгляд на экспонаты. Внутри лежала полуоткрытая золотая брошь с агатовой инкрустацией, серебряная щетка, расческа и набор зеркал, а также хрустальный флакон из-под духов с неповрежденной пробкой, на дне которого застыла мутная, темно-оранжевая жидкость.

Нола скривилась:

– Кажется, внутри этой броши есть волосы. Должно быть, это траурные украшения.

Мне не нужно было читать надпись на витрине, чтобы понять: она права. Призрак пожилой женщины в неуклюжем вдовьем трауре, стоящей рядом с нами, был тому подтверждением. Убедившись, что внутри витрины ничего о Вандерхорстах нет, я потащила Нолу к следующей, в которой лежали золотые карманные часы, мужской шелковый жилет с вышивкой и табакерка с гравировкой. Взятый в рамку портрет мужчины средних лет, сидящего на диване и курящего трубку, затерялся среди обломков его жизни. Я прочла надпись на передней части витрины. Генри Пинкни Миддлтон. Увы, у меня не было времени выяснять, связывают ли нас с ним семейные узы. Число мертвых викторианцев, следивших за нашими продвижениями по залу, нарастало с каждой минутой.