“Я говорю, что счастлив, и это истинная правда, а вовсе не насмешка над самим собой или старанье ободрить тебя. Накануне вечером меня пронзила мысль, будто я привлек внимание Небес. Гнев Господа остыл, и кара за грехи мои смягчена судом высоким. И в подтверждение догадки о снизошедшем милосердии пришла весть от тебя, мой ангел. О, как я этого желал! И я уснул, сладко и глубоко. Прочь уползли черви воспоминаний об империи и об измене. Околел змей, искусивший ложным восторгом чужой войны и чужой любви. И я увидел нас с тобою на лугу, среди цветов. Тут возник Джабастер. В глазах его ни мести, ни обиды. Он сказал: “Давид, сквозь тьму застенка Бог разглядел покаяние твое”. Я проснулся. Услыхал, как зазвучало мое имя. Подумал, это ты меня зовешь. Крикнул: “Сестрица, я здесь!” Не было ответа. Меня осенило. Этот зов я слышал однажды в пещере Джабастера!”

“Голос из-за занавеса ковчега завета?”

“Несомненно. Это значит, что Бог смилостивился”.

“По праву, Давид. Кто в наши дни послужил Израилю вернее тебя? Заблуждения твои? Что ж, молодость не властна над соблазном”.

“Израиль? Народ мой достоин лучшего вождя!”

“О, нет, нет, нет! Мимолетен триумф победы, но память о ней станет вдохновеньем вечным для народа. Герой, хоть и поверженный, прожил не напрасно. Деяния одного – наследие для всех. Увидев, что человек свершил, уразумеют люди, на что человек горазд. Ты раздвинул горизонты духа народа нашего и меру его величия сказочно вознес”.

“Увы, никто не оградит мое имя от клеветы. Очернят его или, что хуже, забудут”.

“О, брат, все сложится иначе. Пятна на солнце славы не остановят лучей его. Настанет день, и явится поэт, чья лира вдохновится сказанием о подвигах героя. Творение искусства украсит историю народа избранного, и память расцветит его”.

“Пусть моя любовь сделает твои уста пророческими! – воскликнул Алрой и обнял сестру, – а сейчас не мешкай, расставаться лучше в минуту воспаренья духа”.

Мирьям отпрянула в испуге. “Мы не расстанемся! Я умру с тобой!” – вскричала.