Автопилот, на котором я функционировал все это время, отключается только тогда, когда вхожу в палату и вижу повернутое ко мне пепельно-бледное лицо.

Вокруг кровати куча аппаратуры. У Оли в вене иголка.

Она просыпалась пару раз до этого, но я тупо не успел эти пробуждения застать.

Я даже не понимаю, в курсе ли она, где находится.

Ее глаза медленно моргают, глядя на меня. Веки тяжелые, будто с минуты на минуту она снова отключится.

Придвинув к кровати стул, хриплю:

– Привет…

Она дергает рукой, собираясь ее поднять, но на эту простую манипуляцию у нее не хватает сил.

Ловлю ее ладонь и целую в центр, прикрыв на мгновение глаза.

Оля перебирает пальцами, накрывая ими мою щеку.

Накрываю ее ладонь своей, наслаждаясь этой лаской, от которой из горла вырывается тихий хрип.

– Чернышов… ты на кого похож? – спрашивает Оля.

В ответ я издаю невнятный смешок.

Ее голос дико хриплый, брови хмурятся. Глаза плавают по моему лицу. Пальцы гладят мой заросший четырехдневной щетиной подбородок.

Бледность ее лица меня пугает, но она пройдет.

– Я в норме… – глотаю слюну, чувствуя, как горло на секунду свело спазмом.

Она мне не верит.

Гладит пальцем мою губу.

Я прикусываю фалангу.

– Где Миша?