Я помню тот день, когда начала курить. Это случилось через год после того, как я сбежала от Глена, Рори было два годика. Я уложила дочку спать и шмыгнула в крошечную примыкающую ванную. Посмотрела в зеркало, обрамленное старым кафелем тошнотно-зеленого цвета, и поразилась темным кругам под глазами.

Мне захотелось плакать.

У меня вся жизнь была впереди, но красоту свою я растеряла. Через несколько месяцев мне должен был исполниться всего-то двадцать один год. Все мои друзья встречались, учились, развлекались или сосредоточились на увлекательной карьере, а я либо работала, либо умоляла Рори перестать плакать.

Я хотела сделать что-то для себя, что-то вредное, но приемлемое. Алкоголь даже не рассматривался. Я видела, что он сотворил с Гленом. Поэтому я снова проверила Рори (она спала) и улизнула в ближайший магазин. Купила себе модную пачку сигарет, зажигалку и вернулась домой. Налила чашку кофе, приоткрыла окно и зажгла сигарету.

От первой затяжки меня затошнило.

Вторая меня успокоила.

Я никогда не пыталась побороть эту привычку. Такой я выбрала способ послать мир к чертям собачьим.

Что касается письма, которое я отправила Мэлаки… что ж.

В тот момент я была прекрасно осведомлена, что Ирландия не подходит девушкам из семьи Дженкинс. Я сбежала, после чего отца моего ребенка арестовали, а потом кинули в тюрьму. В Толке меня все презирали, а Рори ненавидели за компанию. Каждый раз, когда моя дочь говорила о Мэлаки, он напоминал мне Глена.

Музыкой, гитарой, сочинением песен, шармом, алкоголем, раздражающей взбалмошностью, головокружительным романом и способностью сводить женщин с ума. Я приходила в ужас, а он, конечно, был всего лишь фазой, первым по-настоящему классным парнем, которого она встретила.

В том письме я солгала лишь наполовину. Я рассказала ему правду о мыслительном процессе беременной восемнадцатилетней девушки. Соврала лишь насчет личности.

Ему писала не Рори, это была я.

И я не избавлялась от ребенка, я его оставила.

Не то чтобы я не думала об аборте в то время. Я даже записалась на прием. Но, придя в клинику, где время шло с черепашьей скоростью, а каждый «тик-так» плетью проходился по коже, и пролистав памятку, я поняла, что не смогу на это пойти.

Не с ней. Не со мной. Мы пройдем через это вместе.

Потом она получила шрам.

Конечно, я хотела, чтобы она прятала его или удалила. Но на пластическую операцию у меня не было денег. Я ненавижу его, понимаете? Вот в чем правда. Шрам стал извечным напоминанием, как я подвела свою дочь. Мне не удалось уберечь ее от собственного отца, даже когда все предвещало беду.