— Пусто, Мариночка. Сейчас у меня все в штанах. Как и тогда. Вам, бабам, не понять. Вы из другого теста, особенно ты.

— Ничем помочь не могу.

— Можешь, можешь… Только не хочешь. Есть-то хочешь? Давай столик где-нибудь в приличном месте закажем?

— А я не хочу с тобой в приличное. Я не хожу по файн-дайнинг и всяким мишленам. Пыталась подруге на пятидесятилетие ужин там заказать и выяснила, что к ним за полгода записываться надо. Это, блин, как люди могут ужины планировать на год вперед?

— Просто у вас там деревня.

— Мне она нравится.

— Тогда могу тебя в неприличное место пригласить.

— Домой, что ли?

— Ну а как ты догадалась? Купить пельменей… Ну или обеды для микроволновки…

— Я уже не в том возрасте, чтобы подобным питаться.

— Зато еще в том, чтобы тобой питаться. Я бы взял две порции.

— Не боишься переесть?

— Нет, не боюсь. Это ты всего боишься. Сказать себе правду, например. О том, что тебе тоже хочется домой. Ко мне, — добавил тут же. — К нам. Теперь официально. Не хочешь на бумажке начертить, какие квадратные метры себе берешь?

Я смотрела ему в глаза: надеялась, что моргнет — куда там, гнет свою линию.

— Помнишь у Толстого рассказ: много ли человеку земли нужно? Не помнишь, перечитай. Я тоже не помнила. Перечитала, когда Алексу его в школе задали.

— Русскому детей учила? Зачем?

— Учила. Но именно этот рассказ они в американской школе читали, как и Чехова. Сколько не пыжишься, а все недоволен, все у соседа больше, а в итоге довольствуешься двумя метрами, так и не пожив в удовольствие…

— Ну а я о чем, Мариночка, тебе толкую? Ну что нам нужно? Сто восемьдесят на двести, да чтобы помягче. Или наоборот потверже — для спины…

— Андрей, я с тобой о высоком, а ты… — покачала я театрально головой. — О литературе…

— А я — мужик, извини…