Самыми сложными были ночи. Андрей по-прежнему приходил поздно. Я давала себе слово уснуть до полуночи, но не спала до часу-двух. Не давали расслабиться нервы и присутствие в постели постороннего мужика. Матрасс широкий, но флюиды неприязни бьют прицельно на большое расстояние. Или приязни? Я не знала, как следует классифицировать здоровую реакцию тела на самца — не бешенством матки точно. Но мозг держал все в узде, пусть из последних сил, но у него это получалось хорошо.

В воскресенье Андрей пришел пораньше, когда я только вышла из вечернего душа и заварила на ночь ромашку. Он положил на стол три папки с документами.

— Будешь проверять?

— Я уверена, ты все проверил, — попыталась я унять бешено бьющееся сердце.

— Обмоем родительство?

Я кивнула. Это первая стопка за несколько дней. Он принес две — боже, изменяет принципам?

— Я не стану за тобой допивать, — предупредила я Андрея.

Тот усмехнулся.

— И не надо. Сегодня можно. Сегодня все можно.

Я отвела взгляд — не хотела гадать на омутах его стеклянных глаз. Что он на самом деле думает — для меня тайна за семью печатями, за двадцатью годами разлуки.

— Сил нам!

За такой тост не грех и чокнуться. Я выпила виски залпом, как водку, наплевав на все правила хорошего тона пития благородных напитков. Пусть мы и делали вместе благородное дело, но аристократизма в наших отношениях за эти дни особо не добавилось.

Я оставила стакан у губ, распластала их по стеклу и почувствовала, что сейчас наполню его по новой, но уже слезами. Андрей это заметил и выковырял из моих пальцев стакан.

— Ну чего ты? — сказал, как только стекло стакана соприкоснулось со стеклом стола.

Чего? Ничего… Ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Мы слишком много на себя взяли. В который раз. А мы не сильные, мы размазни, две размазни, два неудачника, которых жизнь столкнула железобетонными лбами. До искр. Из глаз. И слез. Из них же.

— Марина… Я уткнулась ему в плечо, или Андрей уткнул меня в себя сам — какая, к чертям, разница! Почувствовав спиной его руки, я в ответ сомкнула пальцы на его торсе. Через рубашку чувствовала его горячую кожу, а он плечом через ту же рубашку, скорее всего, ощущал мои горячие слезы. Не горючие, горючим для нового витка наших отношений им не стать.

— Я сейчас успокоюсь, — пробурчала в плечо, в котором не искала опору, только носовой платок или скорее слюнявчик.

— Не надо. Поплачь, если надо…

Я усмехнулась — кто из нас двоих хуже говорит по-русски? Или у обоих пропадает дар речи, когда мы смотрим друг другу в глаза? Но ведь сейчас нет — оба мимо, оба пытаемся спрятать мысли и чувства. А смысл их прятать, если другой даже не пытается их найти.