– Ну, ты совсем не похожа на судостроителя Томаса Эндрюса – младшего.

– Я и есть судостроитель Томас Эндрюс – младший.

Сэди и Маркс дружно расхохотались.

– «По обе стороны» не «Титаник», – сказал Маркс. – Никто из игроков не умер.

– Умерла моя душа. Частичка ее. А самое мерзкое – я себе больше не доверяю. Не доверяю своему чутью и интуиции.

– Сэди, – Маркс протянул руку и сжал ладонь Сэди, – уверяю: у тебя отличные чутье и интуиция. Не сомневайся.

На второй день пребывания в Токио отец Маркса пригласил их на представление в театр но. Ватанабэ-сан, как и все японцы, считал необходимым знакомить уважаемых гайдзинов-иностранцев с традиционным японским драматическим искусством. Театралам выдавали напечатанные на английском либретто, но Сэди потеряла программку и беспомощно глазела на сцену, не понимая ни условности актерской игры, ни тем более языка. Порой Маркс склонялся к ее уху и нашептывал поэтичные в своей таинственности фразы: «Это призрак рыбака, убитого за то, что рыбачил не в той реке» или «Смолк барабан, и садовник сводит счеты с жизнью».

Отказавшись хоть что-то уразуметь в происходящем, Сэди отдалась театральному действу и с наслаждением смаковала комментарии Маркса. В театре было тепло, пахло лакированным деревом и благовониями, и Сэди начала клевать носом. Сказывался перелет и беспрестанные, длившиеся целый день переговоры. Но как только ее глаза закрывались, она, чтобы не выглядеть белокожей невежей, безжалостно щипала себя, заставляя проснуться.

Представление закончилось, и Ватанабэ-сан отвел их в ближайший японский ресторанчик отведать темпуры. Последний раз Сэди видела отца Маркса в тот достопамятный далекий вечер, когда они праздновали бенефис Маркса в «Двенадцатой ночи».

Сэди и Ватанабэ-сан обменялись подарками. Сэди преподнесла отцу Маркса резные деревянные палочки для еды с логотипом Итиго – милый пустячок, выпущенный японским дистрибьютором по случаю выхода в Японии второго «Итиго».

А Ватанабэ-сан пожаловал ей шелковый шарф с репродукцией картины Кацусики Ои «Сакура ночью». На переднем плане картины изображалась женщина, слагающая на бумаге стихи, а в тени, за исключением нескольких пышных цветов, на заднем плане пряталась цветущая сакура. По всей видимости, художницу занимала вовсе не сакура, давшая название картине, а процесс созидания: сопутствующее ему уединение и растворение в этом процессе самого творца, особенно если этот творец – женщина, задумавшаяся над девственно-чистым листом бумаги.