В гостиной тускло поблескивал рояль. Какое-то мгновение я смотрела на инструмент, а потом почувствовала, как ноги сами собой несут меня к нему. Коснулась белых клавиш, словно они еще хранили тепло его рук.

Было грустно думать о том, что он сказал Лайонелу.

— Неправда, что ты плохой. Я знаю, какой ты, и в этом нет ничего стыдного или страшного. Ты совсем не плохой, — прошептала я, — я вижу в тебе то хорошее, чего ты не видишь.

— Это так на тебя похоже, — услышала я голос за спиной, — всегда во всем искать свет, как бабочка.

На пороге гостиной стоял Ригель. В полумраке его лицо было особенно красивым, но взгляд казался тусклым и безжизненным.

— Ты ищешь его даже там, где его нет, — тихо сказал он, — даже там, где никогда не было.

Я с грустью смотрела на Ригеля, качая головой.

— Ты прав, я всегда ищу во всем что-то хорошее. Ригель, в каждом из нас есть свет. В тебе его очень много. Я разглядела. И проблема в том, что единственный свет, который я вижу сейчас, это ты. Куда ни посмотрю, в любую секунду — я вижу только тебя.

Радужки его глаз медленно поблескивали в темноте. Я подумала, что, наверное, никогда не забуду его взгляд. Я как будто увидела его сердце. Увидела, каким измученным и окровавленным оно было. Но и сияющим, живым, отчаявшимся. Мы оба были чем-то невозможным для окружающего мира, и знали это.

— Сказок не бывает, Ника. По крайней мере, они не придуманы для таких, как я.

Ну вот, подумала я, видимо, мне действительно пора посмотреть правде в глаза.

Не существовало страниц, написанных для нас, страниц, рассказывающих нашу историю тишины и дрожи. Хотели мы того или нет, но мы с Ригелем следовали друг за другом всю жизнь и теперь добрались до конечного пункта назначения. Мы не вписывались в жизнь за пределами Склепа, потому что не похожи на обычных людей. Язык таких, как мы, никто не понимает, язык наших сердец.

— Мне не нужна сказка, в которой не будет тебя, — наконец я нашла в себе силы признаться ему вслух. Пусть это звучало слишком откровенно, но мне все равно, потому что я хотела говорить только правду. — Ты прав, мы сломанные и в трещинах… мы не такие, как все. Но, Ригель, может, мы раскололись на части, чтобы сложиться заново и стать счастливыми?

Никто не знал моих демонов лучше, чем он. Никто не знал о моих шрамах, травмах и страхах лучше, чем он. И я тоже научилась видеть его, как никто другой, потому что наши сердца говорили на одном языке. Возможно, именно поэтому мы так крепко связаны. А может, правда и то, что по природе своей мы склонны разрушать все, к чему ни прикоснемся. Но в этом разрушительном стремлении есть то, что делает нас самими собой.