Светлый фон
Для меня эти два часа тянулись как несколько недель. Я плакала, билась в истерике и умоляла отца оставить меня. Умоляла парней прекратить это. Умоляла убить меня. Дать мне нож, чтобы перерезать себе вены. Или кусок стекла, чтобы вонзить его в сонную артерию. Я скулила, рыдала и, стоя на коленях, говорила о том, как не хочу жить.

В какой-то момент они скрутили меня. Я кусалась, царапалась, дралась изо всех сил. Ведь думала, что это все отец. Три его копии надругаются надо мной точно так же, как родной отец надругался над Луной. Я почувствовала укол в плечо и отключилась.

В какой-то момент они скрутили меня. Я кусалась, царапалась, дралась изо всех сил. Ведь думала, что это все отец. Три его копии надругаются надо мной точно так же, как родной отец надругался над Луной. Я почувствовала укол в плечо и отключилась.

Когда я проснулась, за окном все еще была ночь, а быть может, раннее зимнее утро. Я лежала на диване все там же, в игровой, накрытая теплым пушистым пледом.

Когда я проснулась, за окном все еще была ночь, а быть может, раннее зимнее утро. Я лежала на диване все там же, в игровой, накрытая теплым пушистым пледом.

– Боже, какая она бледная… – Луна горько заплакала.

– Боже, какая она бледная… – Луна горько заплакала.

Этьен попробовал ее успокоить, но она сбросила его руку с плеча и подсела ближе ко мне.

Этьен попробовал ее успокоить, но она сбросила его руку с плеча и подсела ближе ко мне.

– Люси… – только и сказала она.

– Люси… – только и сказала она.

И тогда я поняла, что лежу без свитера. Они видели мою спину. Мою грудь. Мой живот. Они видели, насколько сильно меня избили…

И тогда я поняла, что лежу без свитера. Они видели мою спину. Мою грудь. Мой живот. Они видели, насколько сильно меня избили…

– Так похудела. – Бен даже не смотрел на меня.

– Так похудела. – Бен даже не смотрел на меня.

Я уткнулась носом в подушку и разрыдалась. Я не хотела, чтобы они знали. Не хотела, чтобы в их сердцах поселилась эта жалость. Я хотела быть для них яркой звездочкой в небе, а не избитой уличной псиной.

Я уткнулась носом в подушку и разрыдалась. Я не хотела, чтобы они знали. Не хотела, чтобы в их сердцах поселилась эта жалость. Я хотела быть для них яркой звездочкой в небе, а не избитой уличной псиной.

– Люси, он пожалеет, – произнес Уильям.

– Люси, он пожалеет, – произнес Уильям.

Я подняла голову и посмотрела на него красными опухшими глазами. Он не пожалеет. Он не Джонатан Смит. Он Питер Ван дер Гардтс. И мы все в этой комнате знали, что он не пожалеет и не понесет никакого наказания за содеянное.