Уайетт оказался совсем не тем человеком, каким он себя позиционировал: заносчивым, остроумным британцем, привыкшим к лидерству. На поверку все это было лишь мастерской игрой. Его мучили ночные кошмары, заставлявшие биться в моих объятиях. Любитель проказничать, он оставлял мне написанные иероглифами неприличные послания на запотевшем зеркале, когда мы принимали душ. Он прикасался ко мне так, будто я была сделана из чистого золота или могла растаять, как утренний туман.

Очень трудно было скрыть наш роман от восьмерых человек, живших с нами под одной крышей, но мы с Уайеттом делали все возможное. Нам пришлось работать рука об руку над обнаруженным дипинто, поэтому мы продолжали грызться, словно на дух не переносили друг друга. Но на самом деле каждый раз, проходя мимо, он незаметно гладил меня по спине, а когда мы сидели рядом за обедом, то я, зацепив мизинцем палец Уайетта, проводила под столом его рукой по своему бедру.

И когда все обитатели Диг-Хауса ложились вздремнуть в полуденный зной, я прислушивалась к звукам футбольной пробежки Уайетта за дверью. Две гуляющие плитки на полу, как ни старайся, неизменно громко стучали, если на них наступить. Я считала до ста, после чего следовала за Уайеттом. Иногда приходилось пробираться мимо Хасиба, мирно дремавшего во дворе под яркими флагами сохнувшего на веревке белья. За воротами Диг-Хауса я шла, опустив глаза долу, чтобы спастись от палящего солнца. Уайетт обычно выкладывал камнями стрелку или волнистую линию вдоль ведущей к реке тропы. И где-то на полпути я уже видела его фигуру. Впрочем, иногда он выскакивал из зарослей кукурузы, чтобы обнять меня со спины.

Мы урывали эти часы для себя. Несмотря на обожженные щеки и выгоревшие волосы, нам было плевать на солнце. Мы шли вдоль высоких грядок и целовались, вдыхая едкий аромат дикого лука. А потом лежали на ложе из сена, и Уайетт рисовал на мне кистью из мятлика: от впадинки на шее и до пупка, а валявшийся в пыли ослик пел для нас песни. Мы сидели на берегу реки и говорили, говорили: о его отце, который умудрился профукать фамильное состояние в результате ряда катастрофических вложений, но настаивал на том, чтобы сыновья для блезира учились в Итоне; о моей матери, работавшей на двух работах, чтобы оплатить мои студенческие займы. О том, каково это будет – увидеть наши фамилии, напечатанные рядом. Каково это – чувствовать себя потерявшимся во времени, когда теряешься во времени.

По вечерам я считала, сколько людей прошли в душ, чтобы оказаться предпоследней. Потом я отправлялась в ванную комнату, Уайетт шел следом, в чем не было ничего необычного, поскольку в душевой имелось несколько кабинок, но вот только мы вдвоем забирались в одну. Уайетт поднимал меня за бедра и прижимал к кафельной стенке. Или садился на кафельный пол, упиваясь мной, пока у меня не подкашивались колени, и откидывал голову под струйками пара, царапая ногтями мои бедра. Наши объятия были такими тесными, что даже вода не могла просочиться между нами.