Я ждал, что кто-то подаст мне шприцы, но халат, да еще с моим именем, стал для меня полной неожиданностью.

Сестра заметила мою растерянность.

– Этот халат много лет висел на двери в кабинете доктора Ройера, – негромко пояснила она, слегка подавшись вперед. – Он велел принести его вам, как только вы появитесь.

Я кивнул, и сестра придержала халат, пока я продевал руки в рукава. В кармане я обнаружил свернутый кольцом стетоскоп. Пока я расправлял скрипучие резиновые трубки, сестра сказала:

– И стетоскоп он тоже берег для вас. Доктор Ройер часто повторял, что давно ждет, когда же вы снова дорастете до этой штуки, что бы это ни значило. – Улыбнувшись, она помогла мне повесить стетоскоп на шею, потом взглядом показала на шприцы.

– Вы или я?

– Я, – ответил я шепотом, в полной мере оценив внимательность и заботу, которые сестра проявила по отношению к нам обоим – ко мне и к Энни. Уколы, которые мне предстояло поставить, были на редкость болезненными и знаменовали собой первый этап изматывающей, долгой лекарственной терапии, направленной на подавление иммунитета, которая ожидала девочку в будущем. Уколы предстояло делать в бедро, и я знал, что Энни это не понравится.

Дженни кивнула, но не ушла. Она стояла рядом, готовая прийти на помощь, но не мешала. Я повернулся к Синди.

– Может, выйдешь на минутку?

Но она покачала головой и, схватив Энни за руку, скрипнула зубами. Я посмотрел на девочку, но она с опаской рассматривала шприцы в моей руке. Наконец Энни покорно вздохнула.

– Доктор Ройер говорил мне про уколы, – сказала она упавшим голосом и приподняла подол больничной рубашки, в которую ее переодели. Я смазал кожу спиртом, но Энни схватила меня за руку и, подняв на меня глаза, вымученно улыбнулась.

– «Я слежу за моим сердцем, // Не смыкая глаз ни на секундочку, // Я дорожу тем, что́ у меня есть, // И хожу по струночке!»[83] – прошептала она.

Это явно были какие-то стихи, причем я их, кажется, когда-то слышал, но, откуда они, припомнить не мог.

Энни слегка наклонила голову.

– Моя мама обожала Джонни Кэша, – пояснила она и отвернулась, заранее сморщившись. Я быстро ввел лекарство, и Энни стиснула зубы. На ее плотно сжатых веках выступили слезы, но она не издала ни звука. Я поправил рубашку, поцеловал ее в лоб, и Энни, приоткрыв глаза, прошептала:

– Наверное, сначала должно стать хуже, прежде чем станет лучше…

Я кивнул.

– Когда имеешь дело с сердцем, чаще всего так и бывает.

Дженни тем временем принесла чашку воды и маленькую таблетку, которая должна была успокоить Энни. Не погрузить в сон, а именно успокоить, снять стресс и тревожность. Пока девочка запивала таблетку, кто-то вызвал меня по внутрибольничной связи.