Леон поднимается и уходит на кухню. И вот чего он доебался, как Тэтчер до социализма? Сначала бабушка – ну она понятно, – теперь этот. Накормить его собрался, будто ребенка.

– Вот, – возвращается тот с тарелкой, на которой лежат два тоста с джемом, – и пей воду. Я еще принесу.

– Я к тебе вроде как поработать ехал.

– Ты себя в зеркало видел? Волосы дыбом, глаза красные, с темными кругами. Щеки впали. Ты сейчас больше похож на смерть, чем на моего брата. Ешь.

– Ну маму-уль, – кривится Джек.

– Заткнись и ешь.

Ему ничего не остается, как повиноваться. Джек давно знает, что Леон любит командовать, но он же вроде не его девчонка. А сейчас кажется, если он не начнет жевать чертов тост, в ход пойдет плетка.

К таким экспериментам в постели Джек пока не готов. Тем более не с Леоном.

Они сидят молча. Леон наблюдает, как неторопливо исчезают тосты. Странно, но так даже спокойнее: стоит желудку почувствовать еду, тот сразу вспоминает, что не видел ее с пятницы. Вода тоже исчезает, но на месте пустого стакана быстро появляется новый.

Страшно, что Леон начнет расспрашивать. Джек не против обо всем рассказать – тот только счастлив будет, – но слишком рано. Не получится поговорить спокойно, не сорваться на слезы, не пережить все заново.

– Чаю? – спрашивает Леон.

Джек кивает. Он как раз дожевывает последний тост. Возмущение желудка понемногу утихает, но чай придется в самый раз.

Вот почему Леона любят девчонки: его агрессивная забота поначалу пугает до остановки сердца, но потом, наоборот, успокаивает. Есть в этом странный комфорт: просто пожевать тост в тишине, глотнуть горячего чая с молоком. Правильного, как дома делают.

– Это у тебя не из-за работы, да? – Леон поправляет очки и садится поудобнее.

Черт. Начинается.

– Нет, братишка, я не буду рыдать из-за того, что Джанин на мои отчеты ядом капает.

– И с бабушкой все в порядке?

– Да. Сегодня разговаривали.

– Значит, это касается Флоренс.

– Почему сразу она? – Джек делает еще глоток чая. – Может, я в Джанин влюбился.