– Мне трудно себе такое представить.

– Он никогда не убирает свою, – шутит он. – Но в моей был полный бардак, и он не оставил мне выбора. Это была уборка кухни без согласия.

– Замечательный друг, – отвечаю я, откусывая кусочек.

– До безобразия.

На миг воцаряется молчание. Гаррет достает из холодильника бутылку воды. Прежде чем открыть ее, я спрашиваю:

– А почему у тебя на кухне был такой бардак?

Впрочем, я уже знаю почему.

Гаррет тяжело вздыхает и смотрит мне в глаза, заглядывая прямо в душу.

– Двухнедельный депрессивный эпизод.

У меня наворачиваются слезы. Я борюсь с желанием обнять его в награду за то, что Гаррет наконец набрался смелости произнести эти слова. Но для нас важно, чтобы этому разговору не мешали физические прикосновения.

– Тебе было трудно сказать это вслух, верно?

Он кивает.

– Это было не в первый раз. Вероятно, и не в последний.

Этот новый Гаррет, тот, кто наконец открыл мне свое сердце, позволил увидеть себя настоящего, так меня взволновал, что у меня пропал аппетит. Но Гаррет указывает на тарелку и приказывает доесть.

– Когда это началось? – спрашиваю я, желая узнать больше, глубже проникнуть в его внутренний мир.

– Давно, сколько я себя помню. Это было похоже на темный голос в моей голове. Он всегда говорил мне, какой я никчемный, насколько все безнадежно. И у меня не было выбора, кроме как поверить этому. Я был спокойным, легким в общении парнем. Такие не впадают в депрессию. Поэтому я сделал все, что мог, чтобы скрывать это.

– Тебе ничего никогда не прописывали?

Он опускает голову, как будто ему стыдно.

– Детка, мне даже не ставили диагноз.

– Но твоя мать… она ведь знала?