– Какие вкуснее? – спрашиваю я Люка, сидящего на другой стороне стола, и морщусь. Уже несколько дней продолжаются ложные схватки, и я, чтобы хоть чем-то занять себя и отвлечься, пеку печенье. Ребенок не оставляет попыток выбить из меня все дерьмо, и я чувствую себя выброшенным на берег китом. Как по мне, человек, который сказал, что беременность – это нечто прекрасное, заслуживает мучительной смерти.

В последние дни радость сменилась желанием выписать ребенку уведомление о выселении.

Только Люк не дает мне сойти с ума. Только Люк вызывает у меня улыбку. Сразу как он выпрыгивает из школьного автобуса, мы ковыляем домой, и я достаю две тарелки печенья.

В одной руке у Люка печенье с макадамией и белым шоколадом, а в другой – с драже и арахисовым маслом. Он поочередно откусывает то от одного, то от другого, как истинный ценитель.

И, полагаю, за последнее время Люк им действительно стал. Нам приходится постоянно чистить ему зубы, чтобы компенсировать вред от потребления сахара.

Его глаза закрыты, а указательный палец драматично направлен вверх. Я не могу сдержать смех.

– С драже, – объявляет он.

– Да. Думаю, ты прав. – Со стоном подтверждаю я, присаживаясь на соседний табурет и откусывая кусочек.

– Эй, Уилла, – поворачивается он.

– Эй, Люк, – подмигиваю я в ответ.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Всегда пожалуйста.

В его широко распахнутых голубых глазах появляется нотка неуверенности, и он поджимает губы:

– А как ребенок будет тебя называть?

– Ну, младенцы не умеют говорить, Люк, так что, скорее всего, он будет лепетать какую-то чушь.