Я роняю письмо, откидываясь на изголовье кровати и зажимая себе рот. Мои руки дрожат, в груди колотится сердце – не ритмично, а дико, беспорядочно. Воздух в лёгких обжигает, каждый вдох словно причиняет боль. Будто я дышу не воздухом, а раскалёнными углями.

– Боже мой… – шепчу я в пустоту. – Боже мой…

Всё, что я знала до этого момента, растворяется в серой, мутной дымке, превращаясь во всепоглощающее чувство отвращения к самой себе. Мной овладевает не просто потрясение. Это моя внутренняя катастрофа. Стихийное бедствие. Остаются только фрагменты чувств, воспоминаний, сказанных слов. Острота ужаса от того осознания, что ко мне пришло.

И в ход после этого идут слёзы. Бесконтрольные спутники боли, призванные облегчать её, но не в моём случае.

Я – чудовище, что пошло на поводу у гнева. Не он. Он совсем не чудовище и никогда им не был. Это всё я.

Схватив письмо, сложив его, не видя собственных рук из-за пелены, накрывшей глаза, я судорожно запихиваю его вместе с бретелькой обратно в книгу и возвращаю всё как было. И каждое моё действие сопровождается всхлипами, рвущими мне грудь. Мои беспорядочные пугающие мысли, как тени, мельтешат в сознании. Они не складываются в осмысленные фразы, а бьются о череп. Мне хочется закричать, выпустить наружу этот ужас, но голос застревает в горле, как комок льда.

В следующее мгновение дверь в спальню отворяется, и возникает тёмное пятно. Я ожидаю увидеть Лиззи с пудингом, но вместо её маленького тельца в дверях появляется Гай. Комок в горле из-за его вида только растёт, твердеет. Я вот-вот задохнусь.

– Я принёс твой обед, если ты… – Он замирает, встретившись со мной взглядом. Его глаза меняются, в них отражается тревога. Отсюда видно, как у него напряглось тело. – В чём дело?

Гай кладёт принесённый поднос на тумбу, даже не глядя на неё. Всё его внимание сконцентрировано на мне. Мой язык отказывается мне подчиняться. Если бы я и попыталась что-то сказать, голос бы меня подвёл – вместо связной речи из меня вырвалось бы одно лишь мычание. Я пытаюсь сфокусироваться, понять, что мне говорить, а что нет, но мысленный поиск ответа только усиливает моё отвращение к себе. Такое ощущение, будто я проваливаюсь в тёмную глубокую яму, и единственное, что мне остаётся, – просто не смотреть ему в глаза.

Не смей смотреть в его глаза.

Мне стыдно. Мне так стыдно перед ним. И жаль. Я готова пасть перед ним на колени, но этого никогда не будет достаточно для искупления вины. Это не будет иметь смысла. Такое не прощают. Он больше никогда не будет смотреть на меня так, как писал обо мне в своём письме, которое, кажется, просто не успел передать.