Некоторое время спустя мы въезжаем на мою длинную извилистую подъездную дорожку. Я выключаю фары, протирая ладонями влажное лицо и прерывисто дыша. Я измотан, нервничаю, и меня подташнивает.

Я оглядываюсь на Оливера, который совершенно неподвижно и безмолвно смотрит в окно.

– Ты в порядке, малыш?

Еле заметный кивок. Он сосредоточен на чем-то за окном, едва различимом в темноте ночи. Его тело, кажется, расслабляется, во взгляде появляется искра облегчения.

– Это и есть сюрприз?

Я прослеживаю за его взглядом, и у меня сводит желудок.

Велосипед Томми.

Он все еще стоит во дворе перед домом, блестящий и красный, шины слегка изношены и покрыты засохшей грязью. У меня никогда не хватало духу сдвинуть его с места, не говоря уже о том, чтобы избавиться от него.

Минута раздумий проходит долго и мучительно.

Всего лишь минута, но она невероятно значима для меня. Минута, изменившая мою жизнь – подобна той, когда я сидел привязанный к кухонному стулу и наблюдал за гибелью моей жены и ребенка.

Чертовски много всего может произойти за одну минуту, и я знаю это лучше, чем кто-либо другой.

Вытаскивая повязку из кармана, я выхожу из машины и, обогнув капот, сажусь на заднее сиденье. Оливер вылезает, когда я приказываю ему, и я осторожно завязываю ему глаза куском ткани. Его тело снова напрягается, конечности начинают дрожать.

– С тобой все будет хорошо, я обещаю.

Оливер начинает плакать, его слезы впитываются в ткань повязки.

– А Сид может пойти с нами?

– Нет. Сид не сможет прийти.

Еще один всхлип, когда я тяну его вперед за запястье.

– Но как человек на небе исполнит наше желание?

Вместо того чтобы отвести мальчика за дом, к его могиле, я тащу его через двор, и мы направляемся к входной двери. Мой собственный затуманенный взгляд останавливается на брошенном велосипеде, когда мы проходим мимо, и я отвечаю: