В кухне дубовые полы и шкафчики были заботливо обновлены и натерты до блеска. Внушительная лестница никуда не делась. Дубовые перила, отполированные множеством ладоней, и ступени, стертые множеством ног, внушали доверие, даже казались теплыми. Плинтусы и лепнина потолка сохранились, оттенок стен – увы, нет. Их выкрасили заново. Кухонную начинку, как нетрудно догадаться, заменили до последней ложки, наполнив аутентичное пространство всевозможными современными приспособлениями вроде кофеварок и посудомоечных машин. Пахло лимонным моющим средством и воском для мебели. Напрасно я принюхивалась, напрасно пыталась (через столько людей и лет!) вычленить бесконечно дорогой запах – сочетание домашнего розмаринового мыла с бриолином. Томас не желал явиться даже в виде эфемерных молекул. С трудом передвигая ватные ноги, я вошла в библиотеку, поплелась, рукой считая книжные корешки, вдоль стеллажей. Никогда больше Томас не прочтет ни единой книги… Внезапно я застыла. Там, где раньше висели часы с маятником, теперь была картина в овальной раме.

– Мисс Галлахер! – позвал из коридора Робби.

То есть нет, какой Робби! Кевин. Кевин Шеридан. Я попыталась откликнуться, но голос изменил мне – дрогнул и сорвался. Сейчас Кевин войдет. Надо хоть слезы вытереть. Надо собраться.

Не получилось. Кевин обнаружил меня на полу, со взглядом, прикованным к картине. Смутился, ойкнул, поспешно отвернулся и начал рассказывать, прикидываясь, что не замечает моих слез.

– Здесь изображена так называемая лох-гилльская леди. Местная знаменитость, если только восьмидесятилетний призрак может считаться знаменитостью. Говорят, эта женщина недолгое время жила в Гарва-Глейб, а потом утонула в озере. Ее муж от горя едва с ума не сошел. Годами ее портреты рисовал – и уничтожал, недовольный результатом. Этот портрет, по всей видимости, удовлетворил его. Поэтому и сохранился. Вам нравится? По слухам, лох-гилльская леди была прелестна.

Хвала Господу, Кевин не заметил сходства. Не зря считается, что люди крайне ненаблюдательны. Вторая версия: меня, зареванную, еле живую, сейчас никто не назвал бы прелестной.

– Она так и не вернулась домой?

Получился придушенный всхлип, как у ребенка после затяжной истерики. Вот и Джим Доннелли утверждал, что ту женщину – меня – больше никто не видел.

– Нет, мэм. Она ведь утонула – как она могла вернуться?

Кевин протянул мне носовой платок, я принялась промокать глаза.

– Мэм, с вами всё в порядке? – напрягся Кевин.

– Да. Просто это так печально… – прошептала я. Не смотреть на портрет. Не выдать себя. Не реветь. «Она не вернулась». Я не вернулась. Сжалься, Господи, надо мной!