Напротив стоял Саша. Спокойный. Безмятежный. В тёмном пиджаке, свежевыбритый, с тем самым выражением лица, которое когда-то очаровывало, а теперь — вызывало отвращение. Он больше не нервничал. Он уже выиграл — в голове. Его уверенность лилась по коридору, как яд: медленно, терпко, со сладковатым привкусом победы. Рядом с ним — Лена. Нет, не в зале, не официально. Она просто появилась. В белой блузке, с собранными в идеальный хвост волосами и на тонких каблуках, будто явилась не в суд, а на деловой кофе-брейк. Она улыбалась — скромно, но победно. Рядом с ней сидела свекровь — его мать. Взгляд, как лезвие бритвы, с холодным прищуром, от которого дрожали даже пластиковые стулья под ней. Она смотрела на меня, как на врага, который не достоин даже презрения, и шептала что-то Лене, наклонившись к ней слишком близко. Словно родная кровь уже была поделена — как и дети.

Оля сидела сбоку. Моя дочь. Моя кровинка. Мой голос, который когда-то называл меня мамой с такой нежностью, что внутри расцветали поля. А теперь она сидела, уткнувшись в телефон. Белые наушники в ушах. Губы поджаты. Ни одного взгляда в мою сторону. Ни попытки сказать «мама, всё будет хорошо». Она была здесь, но не со мной. Уже не со мной.

А рядом с ней — чуть поодаль, у окна — сидел Алёша. Маленький. Слишком маленький для всего этого. В курточке с динозаврами, в которой я сама отрывала ценник неделю назад. Он не понимал, где находится. Нервно теребил молнию на рукаве и поглядывал на отца, будто ища ответ — можно ли улыбаться? Можно ли подбежать ко мне и обнять? Он хотел встать. Я чувствовала, как он двинулся — и тут же услышала тихое: — Сиди, Алёша, — голос Саши, ровный, обрезающий. И он остался сидеть.

Его глаза встретились с моими. В них было столько растерянности, что меня прошиб пот. Он ждал. Хотел понять. Он не знал, что его делят. Что решают не его расписание, а его судьбу. Его любовь. Его право на меня.

Я хотела подойти. Поднять. Прижать к себе. Сказать: "Я рядом. Я никуда не уйду. Я не позволю..." Но между нами — не просто расстояние. Между нами — закон, ложь, предательство, бумаги.

Мой сын сидел в этом чужом коридоре — и ждал, когда взрослые поделят его, как коробку с игрушками. И я вдруг поняла: он не чувствует себя чужим. Пока. Но если я промолчу — он начнёт. А я больше не молчу.

Коридор казался длиннее, чем жизнь. А дверь в зал суда — точкой невозврата. Скоро нас позовут. И всё изменится.

Глава 2.2

Глава 2.2

Судебный зал был похож на операционную — стерильный, лишённый эмоций, с белыми стенами, поблёскивающим стеклом и людьми в чёрных мантиях, которые одним движением резали чужие жизни пополам. Я сидела, почти не дыша, с вдавленными в колени пальцами, ощущая, как изнутри обнажён каждый нерв, будто меня распяли между прошлым и настоящим, а будущего — не осталось. Моё имя звучало по документам, по протоколу, как цифра, как обозначение, как строчка в деле. А он — Саша — сидел в трёх метрах от меня и всё ещё выглядел безупречно. Спокойный. Уверенный. Как будто это не его семья лежит сейчас на столе для вскрытия.