Маша. Женщина, что, как оказалось, стояла за всем этим.

Я всматриваюсь в её лицо. Даша? Нет. Похожа, но не она.

Острые скулы, тот же цепкий взгляд, но глаза другие — мутные, с жёлтым оттенком, будто выцветшие от времени и дыма. Кожа дряблая, морщины прорезали её, как трещины на старом асфальте. Тёмные волосы собраны в пучок, седеющие пряди выбиваются из-под резинки, щербатая улыбка мелькает, обнажая прокуренные зубы.

Я смотрю на неё, и сердце не ёкает, ни на секунду.

Ничего. Ни боли, ни тоски, ни сожаления.

Даша — прошлое, мёртвое, давно похороненное, и эта женщина передо мной — просто её тень, чужая, пустая.

Никаких чувств, только холод и гнев.

— Заходи, Максим, — хриплый прокуренный голос, как скрежет ножа по стеклу. — Я знала, что ты придёшь.

Я вхожу.

Квартира — убогая. Воняет старостью, кислым потом, перегоревшим маслом. Желтоватые обои отходят от стен, стол завален бутылками, окурками, диван продавлен, покрыт пятнами.

Она усаживается на диван, жестом указывает на стул напротив. Я не сажусь. Смотрю сверху вниз.

— Зачем? — голос мой ровный, но в нём звенит сталь. — Почему ты это сделала? Что тебе нужно было от моей семьи?

Она улыбается, медленно, с наслаждением, как будто смакуя победу.

— Месть, Максим, — говорит она, голос спокойный, но я слышу в нём яд. — За Дашу. Мою сестру. Ты её сломал, бросил, а она спилась, сторчалась, умерла в каком-то бомжатнике. Оставила дочь сиротой.