Я выживал в этом крошечном квадратном павильоне лишь благодаря воспоминаниям, в которых мои движения все еще были порывисты, а душа полна гордости и отваги.

Говорят, из-за того, что первого брата держали в заточении чересчур долго, он начал бредить. Не знаю, не сошел ли я сам с ума за десять лет, что провел здесь.

Светало. Я упражнялся в фехтовании, держа в руке ветку вместо меча. Когда стражники привели меня, связанного, в павильон Шоухуандянь, я в ярости выломал двери и закричал, что убью четвертого. С тех пор я мог использовать в качестве тренировочного оружия лишь ветки.

Снаружи за мной с беспокойством наблюдал евнух. Громко смеясь, я размахивал веткой и напевал:

– «В те годы, когда он командовал сильным, могучим отрядом, они одним ударом расправлялись с полчищами северных варваров, подобно тигру, что хватает добычу и пожирает за один присест. Лю-Сунский император Вэньди отправил войска на север, собираясь совершить бессмертный подвиг и покрыть себя вековой славой, но был вынужден спасаться бегством. С тех пор прошло сорок три года, и я гляжу на северный берег Янцзы, вспоминая пожирающий Янчжоу пожар войны…»[136]

Давай, беги и донеси старине четвертому, что я еще жив и полон сил, что я по-прежнему уношусь мыслями туда, где мои сильные, могучие отряды верхом на ретивых скакунах проносятся по полю боя.

Ко мне со спины подошел пожилой евнух, но я не обратил на него внимания и продолжил петь, помахивая веткой в такт:

– «Словно в бреду, подношу лампу к фамильному мечу, и кажется, что я вновь вернулся туда, где меж военных шатров не умолкает пение рога. Солдатам раздают вино и угощение, а бравая незатихающая музыка поднимает им боевой дух. То был осенний смотр войск прямо на поле брани…»[137]

Синь Цицзи не смог добиться своего, не принял участия в борьбе против северян-чжурчжэней, но и он мог распевать свои песни хотя бы с мечом в руках. Мне же приходилось изливать грусть в песне, довольствуясь веткой.

Дрожа, пожилой евнух проговорил:

– Четырнадцатый господин, вчера ночью Его Величество скончался.

Я продолжал смотреть лишь на ветвь в своей руке. Решив, что я не расслышал, евнух повторил:

– Вчера ночью Его Величество скончался. Прошу четырнадцатого господина переодеться в траурное платье.

Ветка упала на землю. Я долго стоял, оцепенев, а затем разразился хохотом.

– Ты думал, что все рассчитал, однако Небо распорядилось иначе! Тринадцать лет, всего тринадцать лет ты просидел на этом троне!

Откуда-то налетели евнухи и, кто помогая, а кто больше мешая, затащили меня в дом. С того дня, как меня заточили здесь, я перестал быть в их глазах знатным и уважаемым членом императорской семьи Великой Цин, отважным принцем-полководцем. Я стал для них лишь жалкой козявкой, которая добавляла беспокойства и забот и из-за которой они в любой момент могли лишиться головы.