Несмотря на то что я находился под стражей уже девять лет, я совсем не растерял боевое мастерство, которым овладевал с самого детства. Приложив силу, я легко избавился от хватки евнухов, которые тут же с горьким плачем рухнули на колени, умоляя меня надеть траурные одежды. Снаружи тоже донеслись чьи-то горестные рыдания.

Под звуки всеобщего плача я наконец начал по-настоящему осознавать произошедшее. Он, император Великой Цин, мой родной брат, умер!

Я пинками выгнал евнухов прочь. Так или иначе, раз старина четвертый мертв, это стоит хорошенько отпраздновать парой чаш вина. Разве я томился здесь столько лет не ради одного этого дня?

Первую чашу я осушил за матушку. Матушка, некогда он привел тебя в ярость, а сейчас он и сам мертв! Вторую чашу я поднял за восьмого брата, третью – за девятого… Восьмой брат, девятый брат, скоро старина четвертый встретится с вами на том свете, и он будет без подданных и без помощников, так что вы сможете при встрече хорошенько намять ему бока. Ах, нет, тринадцатый брат же тоже на том свете, он обязательно бросится четвертому на помощь, а еще Жоси…

Подняв чашу, я вскинул глаза, затуманенные вином, и произнес:

– Тринадцатый брат, я пью за тебя ради Жоси. Жоси, выпей и ты немного. Я не выполнил свое обещание: твой прах отнял четвертый и не захотел развеять его по ветру… Он отнял и твою золотую шпильку[138], не вернул мне… Он все у нас отнял… Он все отнял…

Сметя со стола все чашки, я схватил обеими руками бутыль и начал пить большими глотками вино прямо из горлышка…

Проснувшись с рассветом, я по привычке взял ветку и принялся упражняться во владении мечом.

– «Я шпилькой златою плачу за полную чашу вина и нежные руки хочу оставить на шее своей…»[139] – громко декламировал я, размахивая веткой. – «Из терема высокого выглянет красавица, что обещала выдернуть шпильку из волос…»[140] «Увидев, что я беден и раздет, ты в сундуке своем мне платье отыскала и выдернула шпильку из волос, чтоб мужу на нее купить вина…»[141]

Постепенно я остановился и замер. Его уже нет в живых! А значит, евнухи больше не доложат ему о том, какие стихи я тут декламирую.

В то же мгновение фехтование, которым я занимался каждый день на рассвете в течение одиннадцати лет, что за мной наблюдали, потеряло для меня смысл. Отупело глядя на ветку в своей руке, я внезапно перестал понимать, что нужно делать. Я почувствовал себя таким изможденным, словно нечто, всегда дававшее мне силы, вдруг исчезло.

Одетые в белое евнухи молча опустились передо мной на колени. Пройдя в дом, я бросил взгляд на траурное одеяние, что лежало на столе.