– Это был худший день в моей жизни, но обычно я не такой, честное слово.

Он не хочет, чтобы я изменила свое мнение о нем, но эта новая версия Исайи, уязвимого и откровенного… совсем другая. Он еще никогда не казался мне настолько привлекательным.

Настоящий мужчина, который так сильно переживает о других, что испытывает панические атаки при одной только мысли о том, что может потерять кого-то еще.

– Ты когда-нибудь обращался к психотерапевту? Или к кому-нибудь еще, просто чтобы поговорить?

Он выдавливает из себя смешок.

– Думаешь, я мог позволить себе терапию после того, как это случилось? Нам едва хватало на еду.

– А Кай? Ты не мог поговорить с ним?

– Ему пришлось еще хуже, чем мне. Он тоже потерял маму, а еще ему пришлось заботиться обо мне. Я не собирался перекладывать на него все это дерьмо.

Спазм сжимает мое горло. Когда-то Исайя был ребенком, который потерял маму. Которому не с кем было об этом поговорить. У которого не было еды, потому что отец его бросил… И у меня щиплет глаза, когда я вспоминаю, сколько раз Исайя непреклонно заставлял меня поесть.

Миллер мне все рассказала. После смерти матери их отец пошел по кривой дорожке и больше не вернулся к своим мальчикам, даже когда привел себя в порядок. Они были вдвоем и поддерживали друг друга.

Со стороны можно подумать, что Кай принял все бремя на свои плечи – и воспитание младшего брата тоже. А Исайя? Зная их отношения, могу предположить, что он взял на себя задачу поддерживать и смешить брата, хотя его сердце тоже было разбито. И даже тогда, когда совсем не хотел улыбаться, он, вероятно, делал это ради Кая. Хотел убедить его, что все в порядке. Что у них обоих все будет хорошо.

Исайя под одеялом проводит ладонью по моей руке и задерживается на талии.

– Воспоминания о том дне – единственное, что делает меня таким.

– Позволь себе испытывать эти чувства. Ты не обязан быть веселым двадцать четыре часа в сутки.

Я придвигаюсь ближе, пока его рука не обнимает меня за талию, наши ноги соприкасаются. Ночная рубашка задралась, и Исайя, пользуясь случаем, проводит подушечками пальцев по моей коже.

Я никогда не вела интимных разговоров в темноте, но по какой-то причине это кажется таким естественным.

– Пожалуйста, Кен! – Он сжимает меня в объятиях, его отчаяние очевидно. – Не меняй свое мнение обо мне.

– Но что, если я этого хочу?

Я в полном замешательстве.

Но единственный из нас, кого должно беспокоить, что мое мнение об Исайе Родезе изменилось, – это я сама. Потому что, кажется, он может понравиться мне еще сильнее.