Я сидела в кресле в гостиной, в полумраке, освещенная только тусклым светом из коридора. Сидела неподвижно, как школьная учительница, ждущая у себя в кабинете провинившегося двоечника после проваленной контрольной.

— Ну давай, — ответила я ровным, безжизненным голосом. — Удиви меня. Расскажи, что это была не измена, а корпоративный тимбилдинг или мозговой штурм в нестандартном формате. Я вся во внимание.

Олег фыркнул, наконец–то повесил пиджак, который тут же свалился на пол. Он даже не наклонился, чтобы поднять его.

— Лена, хватит. Ты взрослая, адекватная женщина. Ну случилось. Мы с тобой… — он замялся, ища слова, — мы стали разными людьми. Ты всегда такая… колючая, язвительная, вечно все знающая лучше всех. И знаешь, раньше у меня от этой твоей уверенности аж вставал, но с годами… — он тяжело вздохнул, и от этого вздоха, полного показного страдания, меня затрясло. — Блять, ты просто не представляешь, как это бесит! Мне надоело оправдываться. Хочется другого. Мягкости, глупости какой–то, нежности! Чтобы меня просто обняли и сказали «все будет хорошо», даже если я облажался! А не тыкали носом в мои же ошибки!

Я смотрела на него, на этого распаренного, оправдывающегося мужчину, и чувствовала, как по пальцам зачесалось желание влепить ему смачную, оглушающую пощечину, но рука не поднялась.

— И двадцатилетняя юбка, которая смотрит на тебя как на бога только потому, что считает тебя богатеньким Буратино, — идеальный кандидат на роль этого душевного одеяла, да? — сказала я.

Он нахмурился, его лицо исказила гримаса раздражения.

— Вот, вот видишь! Опять! Ты не понимаешь… Ты живешь в своем мире, где все по полочкам. Ты, словно робот! А я не хочу хоронить себя в сорок лет! Хочу чувствовать себя живым!

Я медленно поднялась с кресла и подошла к нему вплотную.

— А я, значит, хочу хоронить себя в сорок лет? — прошипела я, и мой голос наконец–то сорвался, зазвенев от ненависти. — Я, которая годами выносила твои бесконечные «рабочие ужины»? Которая сидела с твоей матерью в больнице, пока ты был в командировке? Которая рожала твою дочь одна, потому что ты «застрял на сделке»? Которая закладывала свои сережки, чтобы заплатить за твой первый франчайзинг, когда все банки тебе отказали? Я похоронила свою карьеру, свои амбиции, свои мечты на алтарь этого нашего «общего» дела! И все, что ты можешь сказать — «хочу чувствовать себя живым»⁈

Я смотрела в его карие глаза, которые, когда–то казались мне такими теплыми, глубокими, как растопленный молочный шоколад. Сейчас они были пустыми, испуганными и вызывали такое острое отвращение, что у меня буквально заскрежетали зубы. И в этот момент я поняла, что говорить, что — либо бесполезно.