В день казни Эссекса к ней явился Сесил. Он был один: вероятно, больше никому не дозволялось входить в мрачный дом Сакфорда. Пенелопа надеялась получить письмо от матери; Летиции пришлось оплакивать двойную потерю – и мужа, и сына. Однако ее навестил именно Сесил и вел себя на удивление по-доброму.

– Мне жаль, что так получилось, – проговорил он. Тонкие ноги и сгорбленная фигура делали его похожим на ворона. Он снял шляпу; даже слуги не утруждались обнажить голову в присутствии Пенелопы, впрочем, ей было все равно.

– Жаль? – переспросила она. – Но ведь подобный исход – ваших рук дело.

Его лицо сморщилось, будто он вот-вот заплачет.

– Я думал, что хочу этого, только ошибался.

Сесил изменился; он не из тех, кто признает ошибки. Раньше он смотрел на Пенелопу словно на кусок вырезки, а теперь в его взгляде светилось уважение, будто она и не женщина вовсе.

– Вы видели, как брат умер? – тихим надломленным голосом спросила она.

Сесил кивнул:

– Он умер… храбро.

Пенелопа помнит чувство одиночества, пулей пронзившее сердце. До того момента она отказывалась даже думать о том, что ее возлюбленный брат встретит свой конец. Эссекс казался одновременно и хрупким, и неуязвимым. В глубине души Пенелопа надеялась, что его помилуют. Она снова смотрит на портрет, воображая другую реальность, в которой ее белоснежный брат избежал казни, провел пару лет в Тауэре и был освобожден королем Яковом. Он, а не Роберт, нес бы королевский меч. К его отсутствию невозможно привыкнуть. Один воин, которому оторвало ногу в сражении, как-то признался ей, что даже годы спустя по-прежнему чувствует боль.

Пенелопа спросила Сесила, каковы были последние слова Эссекса.

– Он молил о прощении. Говорил, что не имел намерения причинить вред ее величеству. Когда он опустился на колени, его руки почти не дрожали. – Сесил вытянул руки, но они тряслись, как у пьяного, и он поспешно спрятал их под одежду. – Крикнул: «Палач, давай!», и все было кончено.

Сердце Пенелопы обливалось кровью, когда она представила эту сцену и своего храброго брата. Сесил не упомянул, что палачу потребовалось три удара, чтобы отрубить голову. Она узнала об этом позже. Ей сказала королева, глубоко потрясенная и напуганная тем, что совершила. К ней так и не вернулся ее властный настрой, словно от скорби в ней открылась трещина, сквозь которую медленно утекала жизнь. Последние два года Елизавета выглядела как призрак. Кто знает, возможно, на смертном одре она вспоминала Эссекса. В конце не остается ничего, кроме сожалений.

Портрет не сводит взгляда с Пенелопы.