Я киваю, это имеет смысл. Мой взгляд скользит по огромной картине, которая висит на стене. На белом фоне, защищённые стеклом, сохнут сотни розовых лепестков, образующих спирали. Некоторые кажутся очень старыми, пергаментными и коричневыми, другие свежие, их цвет ещё живой, а между ними — целая палитра состояний.

И вот я понимаю:

— Это твои шипы.

— Что? — Отрывает взгляд от экрана.

Я показываю на картину, затем на татуировку на своём плече, тоже розу.

— Это твои шипы. Твои охоты. Ты продолжала их считать.

Потому что она — охотница и никогда ею не переставала быть.

Она опускает голову.

— Самые важные не здесь.

Те, кого она любила и убила.

Вдруг её охватывает грусть, и я ощущаю, как она отдаляется от меня. Я хватаю её за руку, пытаясь вернуть её к себе, но в её глазах я вижу пустоту, тёмную и бездонную.

Мне приходит в голову ещё один вопрос:

— Ты была влюблена в него? — Я понимаю, что не должен ревновать к какому-то парню, который, возможно, уже помер века назад, но… — В мужчину, за которого ты собиралась выйти замуж?

И хорошо, что я слушал её, когда она говорила, что надо одеться, потому что прежде чем она успеет ответить, Постре громко лает, кто-то ломает замок, и дверь в дом распахивается от удара.

— Хадсон!!

Мама врывается, с самым недовольным выражением лица, с автоматом в руках, а в её взгляде — убийственная ярость.

Она резко останавливается, увидев нас. Моя рука всё ещё держит руку Колетт, и вся ситуация явно читается. По расслабленным позам наших тел, по этой уютной и интимной атмосфере.

Не то чтобы я воткнул мистера Игнасио ей по полной, хотя, признаюсь, мне бы так больше понравилось, но ситуация очевидна.

Мама опускает оружие, и разочарование накатывает на её лицо.

— Скажи, что это не правда, — она умоляюще смотрит на наши соединённые руки.