— Нет.

— Поклянись!

— Ты обещала мне верить.

Я подняла с пола кассету и швырнула в него, затем ещё одну и ещё. Он закрылся подушкой и так сидел, пока я не остановилась.

— Клянусь, это не я, — проговорил он так тихо, что я едва расслышала из-за заполнивший всё пространство между нами музыки. До боли знакомой откуда-то из далекого детства мелодии.

Я совершенно точно её знала. Раньше знала, но сейчас никак не могла вспомнить название. Хриплый пацаний голос и прилипчивый припев.

Мы смотрели друг на друга. Я услышала, что хотела, но легче не стало и ничего не разрешилось.

— Раннинг фру ве монсун, — подпел Костик за песней, заметив, что я прислушиваюсь.

— Что это?

— Что-то дико трогательное и девчачье, — он достал телефон. — И у тебя сейчас такое лицо, как будто ты хочешь признаться мне в любви.

— Просто слушаю и пытаюсь вспомнить, кто поёт.

— Жаль, — он посмотрел на то, что определил Шазам.

— Ну?

— Я тебе не скажу. Продолжай, пожалуйста, так смотреть… Хочу запомнить этот момент. То ве энд оф тайм… Джаст ми энд ю.

— Короче, — я подошла к магнитофону, вытащила кассету и кинула в мешок. — Это был твой последний шазам. Ты прав. Нужно выбросить не только раскладушку, а всё. Всё-всё. Потому что до тех пор, пока ковыряешься в этом старье, ничего не изменится. И все эти вещи, шазамы, видео и фотки ни к чему хорошему не приведут. Всё, Амелин, будешь начинать новую жизнь.

— Новую? Серьёзно? — он отбросил подушку и развеселился. — А что со старой делать?

— Просто забудь.

— Я так рад, что тебя встретил. Из всех голосов в моей голове, твой самый лучший.

Весь день мы стаскивали с чердака вниз всевозможное барахло, а потом носили его на свалку за березняком, и к вечеру так упахались, что Амелин заснул ещё до ужина. Сказал: сейчас приду и пропал.

Якушин подловил меня на крыльце после того, как поели. Он уже собрался идти гулять и от него сильно пахло Лёхиной туалетной водой.