После беседы с Корте взяв в прокате фабрики два байка, мы поехали за город, где сняли номер в придорожном мотеле. Два дня пролетели грязевыми брызгами, вырывающимися из-под наших колёс. Два дня затерялись в бесчисленных магистралях, дорогах и тропах, переплетающихся между собой серыми лентами километров и музыкой холодного ветра.

Я не предполагал, что подобная «разрядка» сработает лучше врачебных пилюль. Если бы не мокрый январь и моё подорванное здоровье, то всё это ощущалось бы иначе. В последний раз я сидел за рулём байка летом, когда группу пригласили принять участие в телешоу о мотоциклах. Сейчас же, выжимая газ, следом за мелькающими вдоль обочин деревьями, картинки в сознании начинали вращаться маленькими стихийными торнадо, спутывая мысли, вызывая головокружение и свидетельствуя о том, что мне всё ещё нужно соблюдать предписания докторов.

В полночь мы прибыли на вокзал Бохума. Я не планировал сходить здесь, хотел поехать домой, но почувствовал себя плохо. На тело навалилась слабость и сонливость, и я решил заночевать у Ксавьера. Не хватало ещё, чтобы меня разыскивали по вагонам или вокзалам Германии.

Оказалось, моё безумие не осталось запертым в больничной палате Парижа. Оно вырвалось из сознания здесь, в ночной синеве продрогшей улицы. Но, как бы то ни было, я не могу проводить дни на колёсах, подавляя воспоминания и чувства, которые с новой силой рвутся наружу, вышибая стальные двери и срывая замки, всё потому что мы вышли на Курт-Шумахер-Платц к башням отеля «Mercure» — пристанищу моих фантазий.

35

Три неимоверно долгих недели меня не было дома. В последние дни в больнице я так отчаянно рвался обратно, сюда, глупо полагая, что всё дело в Париже и этой чёртовой гнетущей французской атмосфере, а оказалось… Мой собственный дом превратился в ад. Ни это ли я выбирал, бросаясь громкими словами и коверкая строки священных писаний?

Я принял таблетку снотворного, но сон так и не наступал. И я просто лежал и ждал. Смотрел на часы у двери. 16:37. Закрываю глаза, открываю — 16:37. Смотрю на красное пламя заката, перевожу взгляд на красные цифры — 16:37. Девять секунд спустя загорается цифра «8» — 16:38. Но нет, это была не «восьмёрка», а минута «бесконечности». Тишина комнаты зашипела, точно святая вода, окропившая кожу грешника. Перед глазами стали вспыхивать туманные образы, едва уловимые сладкие запахи и чуть различимые низкие звуки. Её силуэт, освещённый тусклым светом уличных фонарей, застывший в сантиметре от меня. Словно мраморная статуя, потом вдруг ожившая, точно как в мифе о безнадёжно влюблённом Пигмалионе и Галатеи, жизнь в которую вдохнула сама Афродита. И снова я теряю контроль над собственным разумом и не могу стереть из памяти мучительные фотографии воспоминаний, заточённые в комнате и проявляющиеся на плёнке сознания, лишь когда спальня погружается в сумрак. Жар её дыхания и влажные губы, касающиеся моей шеи; её шёпот, её стоны; мои пальцы, скользящие по её телу — всё это ещё здесь и ещё слишком реально. И, прихватив подушку, я направился в студию, где позже меня разбудили Том и Рене. Оба в чёрных толстовках с логотипом фирмы-поставщика гитар.