Глеб прижался губами к ключице — туда, где виден был пульс. Потому что хотел его чувствовать. В тишине этой ночи, которой он клялся ее не отдавать. Поднял голову — глаза в глаза. Замирание на одно мгновение, чтобы снова пуститься в путь по ее телу. Пуговицы тонкой летней блузки. Кружево белья. Солнечные отметины, доводившие его до исступления. Он быстро спускался губами вниз, по груди, прикусывая соски сквозь ткань бюстгальтера, к животу, на котором оставлял языком дорожки и замысловатые круги. И вслушивался в звуки, которые от нее исходили от одних его прикосновений.

Одежда мешала. Прочь эту чертову одежду! Ближе, тело к телу, кожа к коже. Чтобы теперь энергия, пульсировавшая между ними, вырвалась наружу, сметая все и привязывая их друг к другу сильнее.

Она помогала ему, сосредоточенно и быстро. Раздевала себя, раздевала его. Победно вздрогнула, прижавшись обнаженной кожей к его горячему телу. Чувствовала его плоть, обжигающую и без того горевший огнем живот. В голове все кружилось синими пятнами от сумасшедшего желания. Чувствуя его губы, сдерживала себя, останавливала минуты предвкушения и выдыхала полустонами быстрые поцелуи.

Когда он раздвигал ее бедра, она ощущала, как дрожат его руки. Это дрожание отозвалось и внутри, когда его пальцы оказались в ней самой, заполняя ее. Каждая черточка этих пальцев была ей знакома, каждый узел на фалангах. Сколько всего эти руки умели. Знали ее звучание. Знали, как касаться, чтобы она звучала.

Не отпуская ее там, внизу, Глеб подтянулся по кровати так, чтобы их лица снова оказались рядом. Ему тоже надо было видеть. Как горят глаза. Как румянец покрывает молочную кожу с россыпью веснушек. Как приоткрывается рот, не сдерживающий стонов. Потому что это делает с ней он. Потому что она — его! Вся его. Дрожащая, ожидающая, нетерпеливая. Она прикрывала веки, целовала его губы, прикусывала мочку уха, хрипло просила. Его просила. Быть с ней просила. Хотела — всего, целиком, внутри, чтобы забыть о себе, о мире вокруг, содрогаясь в его руках, в его ритме, подчиняясь его движениям.

Потом его пальцы в ней перестали шевелиться, наращивая ком возбуждения. Стало пусто. Всего на мгновение. Потому что уже в следующее — он дал ей себя. Так, как она хотела, как нужно было ему. Навалившись сверху, плотно прижимая бедра к ее бедрам. И продолжая ласкать рукой ее лицо, кожу под волосами, тонкие черты, едва заметную ямку на подбородке. Налюбоваться не мог. Глаз не закрывал. И беззвучно что-то шептал, сам толком не понимая, что шепчет, потому что не произносил вслух. Двигались только губы.