Японки захихикали, прикрывая рты ладонями, и убежали.

Чем ближе к Северной Сычуань-роуд, тем гуще была толпа. «Боксерское кафе-буфет», «Хрустальный сад», «Эльдорадо» — из каждой двери доносилась музыка и звон посуды. Пьяные плясали прямо на тротуарах.

«Пир во время чумы, — с ненавистью думала Ада. — Вот придет Чан Кайши и всех вас перережет!»

В «Гаване» яблоку негде было упасть. В углу стояла настоящая елка, пахло хвоей и табаком, а на сцене шло представление: обезьяна в рыжем парике гонялась за клоуном. Публика умирала со смеху.

Ада протолкалась к бару:

— Где Бэтти?

— Она у нас больше не работает, — отозвался бармен. — Какой-то итальянский торгаш влюбился в нее и увез в Неаполь.

Ада сама не знала, зачем она пошла к Марте. Поплакаться на жизнь? В рождественскую ночь?

Она медленно поднялась по лестнице и застыла у раскрытой двери хозяйкиного кабинета.

Марта сидела за конторкой и разбирала счета.

— Ну что стоишь? Заходи, — кивнула она Аде.

Не вставая со стула, Марта потянулась к стеклянном шкафчику и вытащила рюмку и початую бутылку коньяка.

— На, запивай свое горе!

— Откуда вы знаете… — начала Ада, но Марта ее перебила:

— Ты пришла ко мне ночью — глаза на мокром месте, юбка до колен в грязи. С большой радости, что ли?

Ада выпила коньяк, и хозяйка принесла ей платье, туфли и черную бархатную маску.

— Переодевайся и иди вниз. Напейся в хлам: завтра голова начнет трещать — тебе не до горестей будет.

— А маска зачем? — удивилась Ада.

Марта засмеялась:

— Да ты глянь на себя в зеркало! У тебя вся рожа красная.