Говорили, что этот Лейни такой гейский, такой женственный, что Майкла можно было бы и понять, и простить.

А вот Питера его бывшие фанатки ни понимать, ни прощать не собирались.

Майкл видел почти издевку в том, что этот ушат дерьма достался совершенно ни в чем не повинному парню, который не был ни типичным, ни нетипичным геем, ни даже бисексуалом. Но безумные активисты вцепились в него намертво, требуя каминг-аута, а былые фанатки массово и демонстративно объявляли о том, что Питер разрушил их жизнь, оскорбил чувства, предал, растоптал, обманул, попрал, снова предал — и выкладывали в сосцети видео ритуального сожжения его фотографий и истерически слезные исповеди о том, что теперь они не знают, как дальше жить, как выходить на улицу и как верить мужчинам после такого чудовищного предательства. Эти два фронта схлестнулись так, что по блогам и форумам только что выдранные волосы не летали.

Майкл сочувствовал парню. Искренне. Заметив, как тот с отсутствующим стеклянным взглядом листает ленту в телефоне — подходил, отбирал телефон, обнимал и позволял Питеру уткнуться в себя лицом. Сделать тут ничего было нельзя. Только ждать, пока массовая истерика не перекинется на новую жертву. Питер не был готов к такой славе — никто не был бы готов. Он постоянно пытался оправдываться, объяснять, опровергать, но это не помогало — его просто не слышали.

А потом все стало еще хуже.

Фанатки и радикальные активисты накинулись его девушку.

Она была совершенно обычной девчонкой — не звезда, не модель. Простая студентка. Ей приходили пачки писем, полных ненависти и оскорблений. Журналисты караулили ее возле дома, пытались узнать, каково это — быть прикрытием для мальчика-гея, почему она это делает, почему она не может позволить ему быть собой. Ее спрашивали, с кем он спит, кроме Майкла, как давно она знает, ради чего они врут — ведь все готовы признать Питера-гея. Поначалу она смеялась, отшучивалась. Потом начала возмущаться. Ей не давали прохода. Какая-то особенно нервная фанатка разбила палатку возле ее дома и жила там неделю, вкопав в землю табличку «Ты все знала и ты молчала! Я ненавижу тебя!»

Майклу казалось, они все подползали к финалу на последнем издыхании. Прежняя жизнь рушилась, ничто уже не могло быть прежним. Майкл вливал в роль все, что мог, без остатка, чтобы нечем было чувствовать и считать дни. И когда однажды Шене объявил, что сцена была последней, что съемки закончены, и каст радостно, почти со слезами кинулся друг к другу — жать руки, поздравлять, обниматься, расцеловываться — Майкл остался, где был, в гриме, в бутафорской крови, оглушенный и не понимающй — что, уже все?.. Как же так? Его жизнь еще не закончена, он еще столько хотел сделать, сказать!.. Куда ему теперь, что теперь?..