— С ума сошла?

Я тяжело вздыхаю и обреченно тяну руку к заботливо начищенным Димой орехам, сложенным горочкой на блюдечке. Надо же, аппетит должен был напрочь пропасть, а он наоборот…

— Уже есть подозреваемые? — Еле сдерживая улыбку, совершенно серьезным тоном спрашивает меня Калинин.

Вот. Поэтому нельзя ставить мужчин в известность. Особенно таких, как этот чертов клоун.

— Дима! — Восклицает Маша, хлопая его по плечу. — Блин, и зачем ты коньяк достал?

— Да я переживал чего-то за вас, глотнул немного. Вместо корвалола. Успокоиться.

— Давай мне тоже, — обессиленно протягиваю руку.

Мне тоже нужно успокоиться.

— Аня! Как ты можешь? — С таким звуком обычно включается циркулярка. Или бензопила. — Тебе нельзя пить! И курить теперь нельзя. И нервничать. И много чего еще.

— Маш, — устало вздыхаю, подпирая припухшее от слез лицо ладонью. — Я еще ничего не решила. Не знаю, стоит ли…

— Аня… — Она бросается ко мне и загораживает собой весь вид на орехи. — Аня, это мой племянник. Что значит, не решила? Ты не можешь так поступить. Он же жи-вой!

— Ну, это вряд ли. — Выдыхаю я. — Вполне вероятно, там ничего и нет.

Закрываю глаза руками.

— Ты сейчас просто не в себе. — Сурикова делает какие-то знаки своему парню. Слышатся его шаги. — На вот, попей водички. Успокойся. Все будет хорошо. Вы поговорите с Пашей, он обрадуется, вот увидишь.

— Нет! — Восклицаю, расплескав почти полстакана. — Не говорите ему ничего!

— Почему? — Мягко спрашивает меня подруга. Дима садится на стул рядом с нами. — Паша должен знать.

— Не-е-ет, — дрожу я, — не хочу вот так. Не хочу, чтобы из-за ребенка. Это неправильно. Люди не должны быть вместе из необходимости, понимаешь?

— Аня, он же тебя любит!

— Никто из вас ему не скажет, понятно?

Маша замолкает, явно не согласная с таким моим решением. Вижу по ее глазам, что не сможет молчать. Что будет приставать ко мне, как банный лист, пока не решу оставить ребенка, и не расскажу обо всем ее брату.