— Да это ж ключник, — сдавленно проговорил Богдан. — Отдай ему ключи, Лея. И идём отсюда.

Лея сбросила ключи на землю к ногам старика, и маги поспешно ушли.

* * *

— А что, если не поспеем? Я так бабой свой век и прохожу? — волновался Иннокентий.

— Не боись, сынок, я на тебе женюсь, как честный человек, — ржал Казимир, хватая его за полные груди.

— Старик, а ты маму помнишь? — неожиданно серьёзно спросил Миролюб.

— Ну, — задумался Казимир. — Так сразу и не скажешь, бывает, помню, а, бывает, мне кажется, что то, что я помню, это не со мной было. Будто вот есть я, а есть мои воспоминания, а есть чужие. А где из них какие, того мне не понять никак. Так я стараюсь об этом больше не думать.

— А собака у тебя в детстве была? — снова спросил Миролюб.

— Была… Однажды… Она соседского ребёнка заела, а так хорошая была собака. Мы с ней в лес за грибами ходили, она, знаешь, гриб найдёт и лает, меня, стало быть, зовет. Хорошая была, только вот как звали её, не помню… Пытался много раз, но не помню. А ласковая была какая! Вот старый я стал, а всё равно, как вспомню, чуть не слёзы наворачиваются…

— Марья, — чуть помолчав, сказал Миролюб.

— Что? — переспросил Казимир.

— Марья! — повторил Миролюб. — Собаку звали Марья.

— Марья, — усмехнулся старик. — Кто ж так собак-то зовёт? Так людей называют. Вот для невесты моей или матушки моей имя бы подошло…

Казимир застыл на месте. Он стоял, раскачиваясь из стороны в сторону и беззвучно шевелил губами. Глаза старика бегали из стороны в сторону, будто бы он наблюдал за быстро сменяющимися картинами.

— Что с тобой? Казимир? — волновался Иннокентий.

Старик раскрывал и закрывал рот, будто что-то говорил. Глаза напротив были теперь плотно закрыты. Через некоторое время Казимир, будто кто заворожил его, застыл, он не двигал даже губами, просто стоял с раскрытым ртом, из которого вырывался жалобный хрип.

— Эй! Старый! Поддувало захлопни! Закрывай! Нанюхались!

Миролюб и толстуха резко повернули головы, готовые уложить обидчика на лопатки за то, что он так неласково обошёлся с их приятелем.

Однако, весь их пыл ушел тут же: перед ними стоял и нагло улыбался Иннокентий. Вернее, тело Иннокентия.

— Самому себя бить несподручно, — заметил Кеша.