— Как я могу помочь вам? — спросил Иннокентий.

— Подойди к любой из нас, — последовал ответ.

Юноша двинулся к той, которая, как ему казалось, стояла прямо перед ним. В сердцах он проклинал снова и снова своего отца, который сыграл с ним новую злую шутку, отправив к кристаллу, к которому сам же уничтожил путь.

Он протянул руку, чтобы коснуться гладкой поверхности, однако не смог дотянуться. Сделал шаг и споткнулся о что-то тяжёлое и мягкое. Нагнувшись, посмотреть, что же преградило ему дорогу, Иннокентий отшатнулся и едва сдержал крик.

— Что?! Что ты заметил? Ты что-то нашёл?! — заволновались отражения.

— Нет. Ничего, мне показалось, — быстро ответил Иннокентий, стараясь не глядеть на знакомые золотые перстни и край грязного парчового плаща, надетые на останках того, что когда-то был его странным и всё-таки добрым другом по имени Казимир.

— Подойди же, — шепнула дева впереди него и улыбнулась.

— Это, оказывается, не так-то просто, — нашёлся Иннокентий. — Я пробую…

Отражение недовольно изогнуло бровь, но юноша этого уже не видел, так как старательно отворачивался от зеркальных поверхностей. Задача оказалась не из лёгких: смотреть вверх было как-то странно, девы могли догадаться, что он что-то подозревает. Глядеть вниз после страшной находки стало просто невыносимо. Всё, что оставалось, — это стороны, но там везде были эти глаза, в которых теплилась надежда. И раньше эта надежда грела сердце юноши, он был рад наконец-то помочь тому, кто в этом действительно нуждается, а не тому, кто просит помощи, чтобы навредить другому. Но теперь, когда Иннокентий уже понял, что не будет помогать прекрасным девам с той стороны зеркал, эти угольки надежды видеть стало больно. Неприятно, противно было от самого себя, ведь вот же стоит человек, и ему нужно помочь, ведь если бы не нужно было бы, разве б он просил? Да и даже если ему не нужно, всё равно разве можно отказать, если просят. Иннокентий как-то привык никому и никогда не отказывать. Ведь в том и соль хорошего человека, что он всем готов помочь. А Иннокентию приятно было думать о себе, как о хорошем человеке, и неприятно, как о плохом. А откуда человек знает, плох он или хорош? Конечно, из тех слов, что скажет соседка, из тех взглядов, что пронзят его по дороге, из тех правил, которым научила его мама. И ни в словах соседки, ни во взглядах, ни в маминых поучениях не было ничего о том, как можно отказать человеку и остаться при этом хорошим. Наоборот, было только одно — сам умри, но никому не отказывай.

Но вот сейчас какое-то внутреннее чувство подсказывало, даже не подсказывало, а орало в ухо Иннокентию, что, если он вот сейчас поможет бедным девам в комнате с безголовым трупом, он перестанет не только быть хорошим, но, возможно, и, вообще, перестанет существовать. Необходимо было именно отказать. Но отказать было, как бы это сказать, неудобно.