Крестьяне понурили головы. Лишь один Темур не сдался.

— Истинно говорю, великий князь, я не вижу рабов. — И тут же Темур обращается к своему соседу слева. — Послушан, ты считаешь себя рабом?

— Нет, — отвечает маленький, тщедушный крестьянин.

— А ты?

Сосед справа нерешительно произносит:

— Я? Нет.

— Видишь, князь? Мы вовсе не рабы.

Последняя капля переполняет чашу княжеского терпения. Келеш теребит бороду, не сводя глаз с Темура. Это очень неприятно, когда князь сверлит кого-нибудь своим взглядом.

— Послушай, Темур из Дала, — говорит Келеш негромко, но очень злобно, — ты немедленно уберешься отсюда и явишься к своему господину с повинной. Это говорю я, Келеш… Князь кидает в толпу, словно стрелы, свои колючие взгляды. — Если у вас у всех такие же просьбы, то следуйте за Темуром из Дала. Слышите?

Темур норовит что-то сказать, но князь грозит ему пальцем, и у того пропадает всякая охота продолжать беседу.

— Слышите? — гневно повторяет Келеш.

Тогда из толпы выступает вперед Согум, Согум из Гудаут. Это среднего роста мужчина, неладно скроенный, но с большим запасом телесной и духовной мощи. Голова его увенчана копной непокорных волос, борода короткая, жесткая, словно ее смастерили из колючек. Глаза живые, задорные. Говорит он отрывисто, слова цокают, словно подковы на мостовой.

— У меня совсем иное дело, великий князь.

— Кто ты?

— Я — Согум из Гудаут.

— Не слыхал о таком…

И, точно боясь забыть что-то очень важное, Согум выпаливает скороговоркой:

— Все мы любим свой очаг и ненавидим врагов. Поэтому я и пришел к тебе. Земля, разумеется, дело очень нужное. Но нынче меня тревожат враги…

— Кто?

— Враги.