Этот свет стекал с крыш и деревьев, дрожал в воздухе, освещал деревянные тротуары, пустое пространство между домами и провода, в которых запутались два бумажных змея.

Они чуть покачивались и тянулись к тете Оле, когда легкий ветерок дул в ее сторону и освежал воздух, все еще не остывший от дневной духоты.

В конце улицы, у палисадника, помощник машиниста Дегтярев, по-видимому, никак не мог расстаться с Таней Силантьевой и держал в одной руке ее руку, а в другой — свой железный сундучок.

«А ведь и я когда-то была молодая, — подумала тетя Оля. — Как у меня ныло сердце, когда я провожала Василия в поездку, а вот Таня ничего не боится. Она и целуется звонко, на всю улицу. Да, Вася, нам бы жить и жить, и ездил бы ты теперь на курьерском с тем сундучком, что хранится у меня в чулане…»

Эти мысли почти до слез тронули тетю Олю.

Где-то далеко, может быть в Заозерье, девушки пели песни высокими чистыми голосами. В поемных лугах кричали дергачи, у путевой будки сердито сопел паровоз, одолевая подъем, а в небе гудел самолет с красными сигнальными огоньками, которые, как две звезды, кружились в великом ночном покое. За этими двумя плывущими огоньками с недоумением наблюдал пес Пират, лежавший на крыльце дома.

— Ну что, скучно тебе, старому? — сказала тетя Оля. — Обленился ты, леший, даже брехать перестал.

Она потрепала его по спине, усеянной прошлогодними репьями, и, стараясь ступать осторожней, побрела дальше, в город, где тоже жили паровозники, недавно получившие квартиры в большом четырехэтажном доме.

Тете Оле нужен был Павлов — молодой машинист, которого она когда-то крестила, таскала за вихры, учила уму-разуму.

Это был ее любимец, и она никому не позволяла ругать его, особенно старикам машинистам, которые, по мнению тети Оли, только из зависти критиковали работу ее крестника.

Еще издали она заметила темные окна в квартире Павловых. С большим трудом она поднялась на третий этаж, и ее предположение подтвердилось. Ни самого хозяина, ни его жены не было дома. Не оказалось Николая и в клубе. Тетя Оля застала его на бульваре, за круглым столиком, и лицо ее исказилось от гнева, когда она увидела перед ним кружку пива и воблу, еще не очищенную от чешуи. Он сидел под тополем в новом белом кителе и задумчиво рассматривал гуляющих, которые двигались вокруг фонтана, словно ярмарочная карусель.

Павлов был чем-то расстроен. Его крупное загорелое лицо было унылым.

— Так, крестничек, так, — многозначительно сказала тетя Оля. Ей очень хотелось сесть и отдышаться от боли, но надо было торопиться с остальными вызовами, и она пересилила себя и раскрыла книгу, в которой Павлов должен был расписаться. — Значит, гуляешь. Тебе надо ехать, а ты пьешь.