— Я не понимаю, к чему вы клоните, друг мой.

— Что, если цвет является не только внешним признаком, но и составляющей алхимического процесса? — продолжает Тристан. — Что, если для успешного завершения процесса необходимо скрыть эти цвета от наших глаз, чтобы они не питали взор алхимика, а подпитывали механизмы химических реакций? То есть удерживать цвет, при этом оставляя его вне прямого видения. А что способно удерживать цвет так же, как воду удерживают глина, твердая древесина, металл или стекло?

— Зеркало.

— Да, только зеркало, и ничто другое. Ученые, рассуждая о законах оптики и перспективы, описывают зеркала только как устройства, дополняющие наше зрение, однако они не являются таковыми. Точнее, они могут выполнять и эту функцию, но лишь иногда, между прочим. Зеркало — это невидимый объект. Это устройство для невидения. И я верю, что именно в нем сокрыта самая суть процессов, которым мы посвящаем наши усилия.

Гривано хмурит лоб, задумчиво проводит по губам большим пальцем.

— Интересная гипотеза, — говорит он. — Свежий подход к этой теме, вне всяких сомнений. Однако, должен признаться, я не припоминаю в алхимической литературе ничего могущего подкрепить вашу теорию.

Тристан слегка изгибает брови.

— Неужели? — говорит он. — Тогда позвольте вам напомнить текст, лежащий в самой основе нашего великого искусства: «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста.

Гривано с трудом подавляет смешок.

— «Изумрудная скрижаль»? — восклицает он чересчур громко и тут же с тревогой оглядывает коридор в обоих направлениях, а затем, приблизившись к Тристану, продолжает шепотом: — Вы, должно быть, шутите? Какую конкретно фразу в этом тексте вы имели в виду?

— Само его название, — отвечает Тристан. — Слово «изумруд». Древние греки, как и римляне после них, называли так любой отполированный камень зеленого цвета: изумруд, зеленую яшму, зеленый гранит. Плиний писал о том, как император Нерон, будучи слаб зрением, наблюдал гладиаторские бои с помощью изумруда. Наши историки привыкли считать этот предмет линзой, но я полагаю, что это было сферическое зеркало из полированной яшмы. Более того, я не исключаю, что текст «Изумрудной скрижали» был изначально высечен на поверхности такого же зеркала, которое потом затерялось в хаосе смутных веков. Кроме того, зеркальное отображение упомянуто и в тексте скрижали — «то, что вверху, аналогично тому, что внизу», — то есть зеркальность играет ключевую роль в процессе Великого Делания.

По ходу этой речи воодушевление в его голосе убывает — но не как признак возникающих сомнений, а скорее из-за того, что ему просто неинтересно лишний раз говорить о вещах, которые он считает само собой разумеющимися. Гривано глядит на него в изумлении. Каждый образованный человек — от Суэца до Стокгольма, от Лиссабона до Лахора — знаком с содержанием «Изумрудной скрижали», даже если считает ее богопротивной ересью, подлежащей осуждению и запрету. Каждый ученый муж, стремящийся постичь тайное знание, помнит наизусть все тринадцать загадочных фраз этого текста. И тем не менее за всю свою жизнь — даже за две жизни, если считать отдельно османскую и франкскую, — он ни в одной из множества прочитанных книг не встречал упоминаний или хотя бы туманных намеков на то, что сейчас так непринужденно излагает Тристан. Впервые с момента их знакомства Гривано посещает мысль, что его милейший друг, возможно, не просто эксцентричен или безрассуден, а по-настоящему, глубоко безумен. Знает ли об этом Наркис? И почему тот настоятельно советовал Гривано первым делом по прибытии в город свести знакомство именно с Тристаном?