Гривано и Чиотти смотрят друг на друга и начинают говорить одновременно, потом умолкают и обмениваются неловкими улыбками.

— Сочту за честь быть вам полезным, — говорит Гривано. — Могу я узнать объем текста, о котором идет речь?

— Не очень большой. Около десяти тысяч латинских слов.

Гривано кивает и вдруг инстинктивно напрягается, как будто в этом предложении может быть какой-то подвох.

— Это может занять несколько часов, — говорит он. — Полагаю, вы вряд ли позволите мне выносить перевод и оригинал за пределы вашего магазина?

Чиотти улыбается:

— Я бы не возражал, будь я владельцем манускрипта. Но он принадлежит не мне. — Он поворачивается к Тристану. — Дотторе де Ниш, в прошлый раз вы резонно заметили, что с этой задачей быстрее справились бы два переводчика, разделив текст между собой. У кого-нибудь из вас есть на примете еще один знаток арабского?

Гривано переводит взгляд с Чиотти на Тристана, который между тем смотрит на них обоих с напряженным любопытством ребенка, разглядывающего двух скорпионов на дне кувшина в ожидании их неминуемой схватки.

— Возможно, я смогу найти для вас второго знатока, — говорит Тристан.

— Синьоры! — раздается со стороны камина громкий пронзительный голос, затем продолжающий на классической латыни. — Высокочтимые члены Уранической академии! Уважаемые гости! От имени наших радушных хозяев, Андреуса и Николауса Морозини, благодарю вас за то, что почтили своим вниманием этот дом. Сегодня я, Фабиус Паолини, имею удовольствие приветствовать на нашем собрании Филотеуса Иордануса Брунуса Нолануса. Уже не впервые доктор Брунус будет выступать в этих стенах. Многие из вас были свидетелями его прошлого визита и, как и я, без сомнения, помнят оживленные дебаты, развернувшиеся в тот вечер. Исходя из этого, смею предположить, что наш сегодняшний докладчик хорошо известен большинству присутствующих по его выдающимся публикациям касательно различных вопросов философии, космологии, искусства памяти и магии, если не по моему предыдущему, весьма пространному вступлению к лекции, от повторения коего сейчас я предпочту воздержаться. Сегодня, насколько я понимаю, доктор Брунус поведает нам об искусстве памяти, каковая тема, несомненно, представляет интерес для многих в этом зале. С превеликим удовольствием передаю вам слово, доктор.

Ноланец выходит на пятачок перед камином, освобожденный для него Паолини, и медленно описывает круг, как будто проверяя прочность пола. В его движениях есть что-то не совсем человеческое, что-то от кошки или куницы. При ходьбе он не распрямляет колени и ставит ногу с упором на подушечку стопы; его маленькие, глубоко посаженные глаза с холодным презрением оглядывают комнату. Сейчас он напоминает Гривано одного дервиша в Тифлисе, который попытался с горящим факелом добежать до их порохового склада. Янычары так густо истыкали его стрелами, что, когда дервиш умер, обмякшее тело не соприкоснулось со слякотной землей, а повисло над ней, опираясь на щетину стрел. А на лице мертвого дервиша было написано точно такое же выражение, какое сейчас присутствует на лице Ноланца. «Наш мир — это не самое подходящее место для таких людей», — думает Гривано.