Только… вот что…, вы, я вижу оба скептики — веруете только там, где вам удобно… Вот прошу вас, хотя бы этого не потеряйте!

— Ну что вы все об этом?! Ну где во всем происшедшем с вами Господь?!

— В произволении! Конечно, в произволении… * (Предвидение и предопределение Божие) … Ладно давайте не будем терять времени, оно у меня, как и всех очень ограничено… Итак, то что вам нужно… Знаете, очень сложно осознать, что с тобой происходит, когда изменение случается быстро и кардинально. Я и не смог до конца тогда, после трагедии, прийти в себя, я существовал, где угодно, но обязательно вне себя, ведь если это сделал я, как уверяли, то это не я! Я такого сделать не мог, а если смог, то…, мне страшно было «открыть дверь» и заглянуть в свое сознание, хотя и я и неоднократно старался, и все таки, пересилив ворвавшись занялся этим основательно. Во мне боролось многое, причем с обоих сторон внутренних моих собственных, дорого и злого начала, и с друг другом, и со всем окружающим миром, который я перестал видеть прежним. В происходящем тогда утонула и моя вина, сам же я начал чувствовать себя наиболее пострадавшим — само несчастье грызло только меня, моя супруга и дети уже отмучились, как бы это не звучало странным, но я очень хотел занять их место! Но я остался в мухах! Причем причина их появления постепенно отступала на задних план, оставляя только обиду за свое положение, страх от понимания ожидаемых перспектив, осознания невозврата к прежнему, добивало падение с невероятных вершин власти в самую пучину отстоя и обыденности отчаяния — тут быстро становишься мерзок сам себе, еще не успев отвыкнуть от прежнего комфорта и вседозволенности, находишь друзей в тех, кто тебе соболезнуют даже в помойке. В течении всех этих, самых страшных в моей жизни, месяцев, предшествовавших моей слепоте, я то и дело просматривал в воображении, памяти, да пожалуй, чуть ли не наяву, одни и те же кадры: прошлого, самого несчастья, предполагаемого будущего, они порождали противоречивое. Предыдущие обиды и отчаяние, сменяли ненависть к себе, усиленную угрызениями совести, потом все стиралось, будто тряпкой на школьной доске, на которой появлялись обвинения всех кого угодно, в том, что моего состояния не поняли, хотя и понять не могли, не остановили, хотя это невозможно, престали сейчас интересоваться и даже не пытаются сочувствовать, совсем не желая понять или изучить. Я ведь долго, уже после всего случившегося, был уверен, в том, что я не преступник, не верил, что болен или был подвержен этому «реактивному психозу», я даже не могу сравнить ни с чем, потому что не помню что испытывал тогда. Как можно о себе, что-то думать или как-то себя аттестовать когда в твоей памяти нет ни мотивов, ни того, что уже к действию подтолкнуло, ни самого действия — не зная этого, ты не можешь к себе никак относиться! Тому, чего не знаешь, и сопротивляться не возможно, тем более винить себя… Тогдашнее мое мнение: в том, в чем винили меня, были повинны все, кроме меня.