Что он испытал? Ведь даже остающиеся живыми, хоронящие своих мертвецов, боятся думать об этом настолько, что в большинстве своем отвергают вечную жизнь души, не признают ее саму, не заботятся о ней, а ведь душа постоянно кричит, через совесть, о жажде своего спасения, но что мы даем ей, что бы утолить ее? Все предназначенное мы жертвуем тому, чей голос слышим лучше, а что мы слышим… — только свой эгоизм. Именно эгоизм трусит болезней, ограничений, не приемлет меры, дисциплины, смирения, признания своей вины, он не хочет умирать, делает все, что бы мы не думали о своем конечном нахождении здесь, иначе, нас постигнут мысли о спасении души. Именно он пытается заменить любую мысль о духовном бдении на предпочтение плотских или эгоистических наслаждений и удовольствий, не давая почувствовать ни разу, восторг благодати Божией, встреча с которой святыми, заставляла их забыть все радости временной жизни, потому что и момент с ней, превышает все, что может желать плоть.

Но и на этом человек эгоистичный не останавливается, он осмеивает, настойчиво пытается переделать Истину и все, что может напомнить о Ней, желает помешать разглядеть Её и другому, внезапно осознавшему свое страшное состояние, пытающегося бороться с собой, предпочитающего Евангельское Слово той части всего окружающего мира, которое служит к погибели, вдруг проснувшейся души, встрепенувшегося в раскаянии сердца, заговорившей совести, ушедшей от отчаяния личности, почувствовавшей свое бессмертие и бесстрашие именно в Вечности и свою ничтожность здесь!

Если можете, теперь попробуйте представить, каким я засыпал еще зрячим, и каким проснулся ослепшим. Вы оба были и тому, и другому очевидцами, и неужели мысли причине этого не произведет на вас ровно никакого впечатления, оставив каждого в состоянии «ни Богу свечку, ни черту кочерга»?! … — Марина, пораженная услышанным, несколько раз испытывала в продолжении монолога боль душевную, что случалось с ней крайне редко, и самая большая в ее жизни — смерть отца. Почему-то, теперь ей стало неудобно за тогдашнее отчаяние, сравнительно недолгое, в краткий промежуток которого вспоминалась, часто отчетливо видимая ею внутри себя улыбка папы, которую любила безумно — улыбка, возвращавшая все хорошее в ней, даже в моменты гнева и печали: вот и знак — сможет ли она его заметить и принять?!..

— Признаюсь…, впечатлило…, и прежде всего тем, что сказано именно вами, а никем-то, тем, что не может быть заранее приготовленным, не проштудированное, отредактированное, заученное, но живое слово!.. Нет, нет — это экспромт…, но так человек говорит редко, и будто не сам, но вещает данное ему свыше! Это будто последнее, перед смертью слово…