— Марина Никитична, а вы совершенно правы…, я же говорил, что после наступившей слепоты все время для меня, как последний день, от сюда и результат. Попробуйте и вы жить так, будто сегодняшний день, последний в вашей жизни — обязательно получится! Мне действительно здесь недолго осталось, но объяснять не стану — сделаю, что должен и уйду…

— Что значит уйду?… — Захар Ильич не был приверженцем Христа настолько, что бы проникнуться верой настолько, насколько это вышло сейчас у его подчиненной, но и он находился в некотором смятении, не ожидая такого всплеска. Вначале монолога он увлекся показаниями датчиков на дисплее, но через минуту забыл о них, ибо был не в состоянии проследить обе темы достаточно качественно, поэтому остановился на не присущем ему интересе.

В нескольких словах зацепила неординарность изложения и сам смысл. Прежде всего, «аромат», исходящий из врат вечности, способный достигать грешников, пугающий их нечистую совесть, что с невероятной энергичностью гасит эгоизм. Он сам ловил себя на таком мимолетном страхе на нескольких похоронах, но ни разу не смог объяснить причину его, кроме как боязнью боли предсмертной болезни, конечности своей жизни, и более всего, какой-то необъяснимой обеспокоенности, исходящей из глубины сердца, к которой он редко обращался, так как ничего кроме критики себя самого от туда более ничего не поступало. Это объяснение понравилось, но не было принято за настоящую причину — ему везде был важен рационализм и материальное объяснение, приземленность и целесообразность рассуждений было его основополагающим качеством, как психиатра, так и человека, но прежде всего он был именно врач.

Именно это и было неудобным в поведении Буслаева, тот словно витал в небесах, пытаясь рассказать, что там, якобы, видел, и в чем различие взгляда с земли и от туда:

— Кирилл Самуилович, при всем уважении, которое появилось к вам…, даже не знаю почему…, и это несмотря на все, что было вами сделано в бытность вашу депутатом, я не совсем понимаю вашу такую вот показную независимость.

— Да, да, я помню, как виноват перед вами, институтом, вообще перед психиатрией, когда-то даже думал, что вы меня здесь и в «овоща» превратите в отместку… Не переживайте, независимость внутренняя, к тому же я знаю точно, что мне недолго осталось, а главное мне спокойно, поскольку я знаю, что будет потом. Как только я сделаю то, ради чего мне нужен компьютер, думаю, так сказать, меня… заберут…, меня ведь и так уже заждались…

— Кто…, кто заждался?

— Вы, наверное, скажете, что я спятил, но вы же хотите и услышать, что бы успокоиться?