«Генерал», у которого благодаря вопросам врача вспыхнул острый интерес к собственной персоне, стоял все так же, по стойке «смирно», не шевелясь, — весь внимание, выпятив живот и вперив в Эгпарса острый и насмешливый взгляд. Бугристый лоб, густые брови, под глазами, обведенными синевой, — мешки, вздрагивающие ноздри, воинственно торчащие усы, большие оттопыренные уши, вислый подбородок, безвольный рот с надутыми и выпяченными, как у ребенка, губами, слегка приоткрыт, — «генерал» вслушивался в себя.

Прошло несколько минут.

Из репродукторов снова выпорхнул вальс. Так как в прошлый раз за вальсом последовали Розы Пикардии, Робер по ассоциации вспомнил Ван Вельде. Интересно, каким он встал после электрошока.

— Я получаю также приказы по радио. Приказы оттуда, — он ткнул пальцем вверх и подмигнул, — от самой принцессы Маргарет. — И посмотрел, какой эффект произвели его слова на слушателей. — Я человек, который попал в орбиту ее жизни.

— Она с вами говорит по-английски?

— Нет, по-французски. Она разговаривает со мной вот так же, как вы. Я вижу ее. Она говорит ужасные вещи. Англичанка, боже мой! Я не преувеличиваю — ужасные! Она говорит — причем непререкаемым тоном, — что я должен… Нет, при дамах я не решаюсь. А все идет от черной докторши.

И он многозначительно подмигнул.

Эгпарс не проронил ни слова. Он наблюдал. Из-за малого роста ему приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть своих больных. Робер никогда не видел, чтобы смотрели с такой заинтересованностью. «Генерал» захлебывался от удовольствия:

— О, я прекрасно знаю, что я не генерал. Но есть генералы и генералы. И я отдаю себе отчет в том, кто я.

Он щелкнул каблуками, по-поросячьи розовый и с поросячьими глазками, потом несколько раз повернулся кругом и стал потихоньку отступать к двери. Эгпарс успел опередить его и захлопнуть дверь перед самым его носом.

— Идите спать, генерал. И если вы не оставите в покое Маргарет, у нас по вашей милости выйдут дипломатические осложнения, имейте в виду.

Осмотр зверинца продолжался. В некоторых палатах горели только ночники, Робер с трудом узнавал больных — лишь по какому-нибудь особому штришку, хотя в прошлый раз он, быть может, и не бросился ему в глаза. Они остановились возле всклокоченного седовласого мужчины в ночной рубашке, как две капли воды похожего на пресловутого преступника, героя наших дней старика Доминичи. Он тотчас же заговорил внушительно и торжественно, только вставная челюсть несколько портила впечатление.

— Мне известны все возрасты, все части света. Я живу десять тысяч лет и десять тысяч раз всходил на Голгофу.