В ресторане все происходит именно так, как я и предполагал. Матильда пытается свести меня с ума и поэтому виснет на мне и все время подливает в рюмку коньяк, Иван Иваныч, следуя искрометному взгляду безумной супруги, безуспешно пытается очаровать Марию, а в результате и не очень кстати к нам за стол присаживается без приглашения сам Штунцер.

Никто его не знает, никто его, кроме меня, не видел, однако все без исключения о нем слышали. За последнее время его имя обросло самыми различными слухами и легендами, можно сказать, что уже сам Штунцер стал уже живой легендой. Некрофил в маске печального и никем непонятого романтика сидел рядом со мной в черном костюме с бабочкой, делающей его очень похожим на официанта, и нервно курил, пуская в меня дым колечками, для чего его губы каждую минуту складывались в крошечный бутон бледных роз или в кровавую гармошку.

Сравнения были самые разные, и только какой-то странный, похожий, скорее, на хитрую усмешку испуг оставался со мной, как Штунцер, один на один.

Остальные: Иван Иваныч, Матильда, Мария – вроде как бы и присутствовали, но для меня их сейчас не было, они на время перестали для меня существовать, как случайные актеры из спектакля, который пришлось неожиданно прервать, ибо сам Штунцер, собственной персоной, в черном костюме и в черной бабочке, принарядившись, как на тот свет, и все так же похожий на уставшего официанта, сидел со мной молча, излучая только свет таинственных глаз, которые безо всякой пощады ели и ели меня, уже глотая целиком…

– А нельзя ли нам выйти и поговорить, – предложил Штунцер, притворно для всех улыбаясь, о, я понимал, сколько для него стоила эта божественная и одновременно дьявольская улыбка!

Еще я видел, как он сильно нервничает, теребит пальцами левой руки черную бабочку, а правой в кармане что-то сжимает, ну, конечно же, тот самый милый дамский пистолет. До того, как его отправили в психушку, он часто мне показывал этот черный с перламутровой ручкой маленький дамский пистолет. Я киваю ему головой, и мы молча встаем из-за стола.

– Ой, мой милый, скорее возвращайся, – проворковала мне на ухо веселая Матильда, Иван Иваныч страдальчески поморщился и тут же улыбнулся, и одна только Мария проводила меня печально-осмысленным взглядом, как будто что-то кольнуло ее в самое сердце и она сразу же все поняла. Поняла и промолчала, видно, на Кавказе, как и на Востоке, женщин приучили по возможности молчать, да и в нашем народе молчание женщин воспринимается не иначе как отблеск драгоценного металла.

Почти всю жизнь я ждал этого момента, момента, приносящего угрозу всему твоему существованию, всему твоему телу, когда все нервы у тебя напрягаются до бесконечного предела, а ты только ждешь и думаешь, когда же все это случится и случится ли вообще, ибо на карту поставлена твоя жизнь. И я мгновенно вспомнил все свои жалкие попытки покончить с собой, и мне почему-то сделалось смешно, но этот смех едва проступал сквозь невидимые слезы, которые лились из глаз, но оставались для всех невидимыми. Конечно, я мог бы закричать, привлечь к нам всеобщее внимание, но Штунцер и тогда бы выстрелил в меня. Скорей всего, я только бы опозорился.