Потом были другие грустные ночи, и я снова держал ее в своих объятиях, но больше не целовал, а только смотрел на нее, и мы тихо разговаривали. Я ни о чем ее не расспрашивал и не пытался больше объяснять ей то, что я уже и сам не понимал. У меня начисто пропал интерес к разговорам о любви, и я никогда больше не повторял изречения Виктора. Однажды она сама об этом заговорила, и я смутился и не знал что ответить.

— Ты уже любил кого-нибудь прежде? — спросила она.

— Не знаю…

— Как можно не знать? У тебя была девушка?

— Да…

— Как ее звали?

— Лера…

— Расскажи мне о ней. Какая она? Похожа на меня?

— Нет, что ты! Совсем не похожа. Она тоже брюнетка, примерно одного с тобой роста, и глаза у нее такие же темные, как у тебя… Но вы совсем не похожи. И если я и любил ее, то совсем не так, как тебя.

— Почему? В чем разница? — спросила она.

— Не знаю… Не знаю, как тебе объяснить, но мне кажется, что тебя я люблю по-другому. Я тебя люблю не как женщину… — Она улыбнулась, а я с жаром продолжал: — Я не то хотел сказать. Я люблю тебя так, как самое лучшее, как самое дорогое… Я люблю тебя так, как люблю Старика и Раду и других товарищей…

Она рассмеялась и спросила:

— С ними ты тоже целовался?

— Не смейся, Анка. Больше всего на свете я люблю то, за что мы боремся. А ты разве нет?

— Да, — сказала она тихо и задумалась.

— Вот видишь. Теперь представь себе, что тебе нравится человек, который враг движения, скажем фашист или полицейский. Ведь не можешь же ты его любить так, как могла бы полюбить товарища? Что с тобой, Анка?

Я увидел слезы у нее на глазах и заговорил о другом. Я ненавидел себя за то, что снова заставил ее мучиться. Ни о чем другом я не думал и ни о чем не догадывался.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ